Мы живем в браке, как государство Албания в эпоху Энвера Ходжи, достигшего такой степени радикализма в своих коммунистических идеях, что его бойкотировал даже Советский Союз, пишет автор. О нюансах супружеских отношений и особенностях арабского менталитета — в статье, написанной тем самым «арабским мужем».

Kорни социального противоречия кроются в сердце молодого араба, ведь он подражает западной молодежи, когда влюблен, но в браке хочет подражать своему отцу и дядям. В своих любовных похождениях он предстает Дон Жуаном, а после женитьбы — хаджи», — писал Али Аль-Варди.

Хотите знать мое мнение?

Предупрежу вас — я арабский муж, и этим все сказано.

Мы, арабские мужья и жены, любим друг друга до такой степени, что начинаем задыхаться в тисках друг друга. Ничто не ускользает от нашего внимания, но не потому что сомневаемся, да простит нас Аллах. Напротив, наш партнер очень добр, и мы боимся, что плохие люди обманут его, и поэтому следим за каждой значительной и незначительной вещью в его жизни: телефоном, бумагами, одеждой и карманами. Без особого смущения мы можем даже потребовать секретные пароли для входа в его аккаунты. В общем, вторгаемся во все, что зовется личным пространством.

Мы ненавидим дистанцию, потому что ненавидим частную жизнь, словно в день нашей свадьбы полностью отказались от нее, полагая, что брак — это слияние, и для нас самих в нем совершенно нет места.

Мы считаем, что личное пространство — та область, где совершаются всевозможные ошибки и грехи. Если вы не совершаете ничего запретного, то почему хотите скрыть что-то от своего партнера? Личные границы и невинность в нашей стране — понятия противоположные.

Мы живем в браке, как государство Албания в эпоху Энвера Ходжи, достигшего такой степени радикализма в своих коммунистических идеях, что его бойкотировал даже Советский Союз. Да, мы, как и Албания, отвергаем любую частную собственность, но речь не о собственности на землю и не о деньгах. Мы выступаем против права держать дистанцию, дышать, иметь личное пространство, в котором человек обладает свободой делать все, что хочет.

Я задушу тебя, а ты задушишь меня. Я проникну даже в мысли в твоей голове. Я сделаю все возможное, чтобы раскрыть твои тайны и понять, откуда они взялись. От твоей матери, конечно, а может, и от отца. Правда в том, что я боюсь, что ты окажешься с плохим другом, о чем я тебя много раз предупреждал.

В наших супружеских отношениях мы, как рабы: полностью принадлежим другой стороне.

Да, я верю в дружбу между мужчиной и женщиной, я современный, зрелый человек, у меня много подруг, которые звонят мне, и мы обсуждаем самые разные вопросы. Я также даю им советы. Да, я верю в дружбу между мужчиной и женщиной, но не верю в дружбу между мужчиной и моей женой. 

Я очень вежливый человек. Я улыбаюсь соседке, когда приветствую ее, как и милейшим коллегам по работе. Я помогаю им, когда есть возможность, но никогда не позволю такого своей жене. Не знаю, почему, но не люблю, когда она помогает коллегам-мужчинам или принимает помощь от них.

В нашей семейной доктрине мы относимся к своему дому как миру до распада Советского Союза, поскольку муж — это один полюс, а жена — другой, и цену конфликта между ними вынуждены платить самые маленькие страны — дети. Что уж говорить о попытках привлечь каждого на свою сторону, используя оружие соблазна или угроз?

Дом — прекрасное место для воплощения наших грез, но в то же время именно на этой арене мы демонстрируем некоторые виды личного оружия, которое не может показать за ее пределами. Именно здесь мы пытаемся доказать то, что нам не удалось доказать вне дома.

Тем не менее истина гласит: мы — люди, верующие в демократию и любящие свободу. Посмотрите на места лишения свободы — они кишат тысячами таких же мужчин, как мы. Мы платим за это высокую цену, но не следуем принципу свободы у себя дома.

Я передаю какой-то вопрос на рассмотрение своей семье, чтобы она могла свободно обсуждать способы его решения, но никогда не позволю определять, какие именно вопросы нужно решать, ведь жена должна подчиняться мне, иначе станет строптивой. Дети тоже должны слушаться меня, ведь иначе пойдут по пути непочтительности.

Боже, как я могу позволить сыну обсуждать сказанные мной слова? Как я могу позволить ему критиковать себя, словно мое мнение не является истиной? Вы хотите разрушить мой авторитет в глазах детей?

Да, иногда я понимаю, что какое-то мое решение было неверным, и то, что я просил сделать, было ошибкой. Но, разумеется, я не могу извиниться. Вы когда-нибудь видели в арабских странах отца или мать, извиняющихся перед детьми за ошибочные суждения, незаслуженное наказание или крики?

Как вы можете просить меня научить своих детей свободе выбора, которую считаете главной добродетелью? Неужели вы хотите, чтобы мой сын сам выбрал, на кого пойти учиться, а дочь выбрала себе мужа? Что насчет моего опыта? Неужели я копил его напрасно, чтобы они пережили все сами и жили по-своему? Неужели вы просите меня быть честным советником, а не правителем, который приказывает и требует подчинения?

Вы знаете, что действительно причиняет мне боль? Это однообразие и скука, быстро проникающие в нашу семейную жизнь.

Моя жена говорит, что хочет провести отпуск вдали от дома и семьи. Конечно, я отказал ей, ведь как мне ухаживать за детьми в ее отсутствие? Как я буду кормить их, одевать и купать? Боже, что скажут тогда обо мне соседи?

В нашем обществе мысль о том, что у нас обоих или одного из нас может быть отдельный отпуск, вызывает серьезные вопросы: мы живем по принципу 24-часового обслуживания семь дней в году. Но разве я не говорил вам, как мы ненавидим дистанцию

Я верю, что каждый этап имеет свои особенности. Например, цветы и слова любви пригодятся до брака, а после женитьбы следует говорить лишь об оплате счетов, проблемах детей в школе, роли родителей в нашей жизни и карьерном росте.

Представьте себе, есть те, кто призывает — любовь сильнее, а мы свободны. Представьте, есть те, кто требует от супругов прилагать все усилия, чтобы их отношения оставались такими же, какими были во времена их молодости, а в противном случае жизнь становится мрачной, а брак — обязанностью… скучной обязанностью. Представили?

Представьте, что кто-то просит нас быть в жизни любителями, а не профессионалами, то есть не принимать все слишком всерьез и не преувеличивать каждую проблему, с которой мы сталкиваемся, прекратить жаловаться, получать удовольствие, как любитель, увлеченный своим хобби, и принимать недостатки друг друга прежде достоинств.

Правда в том, что мы все носим маски, и в большинстве случаев маска до брака отличается от маски после. Поэтому все, что мы говорим до женитьбы, противоречит нашим словам позже. Давайте признаемся себе в этом.

Al Jazeera (Катар): вдруг все арабы исчезнут?

Что было бы, если бы исчезли все арабы? Если бы однажды мир проснулся и обнаружил, что их больше нет? Автор статьи с грустью предполагает, что в мире ничего бы не изменилось. Ведь все просто думают, что арабы только и делают, что убивают друг друга. Неужели они не приносят миру никакой пользы?

Вдруг все арабы исчезнут? Что случится, если мир внезапно проснется и обнаружит, что нас больше нет? Вряд ли люди станут переживать, что в этом случае чего-то лишатся: все так же будут работать интернет, спутники и автомобильные заводы, не рухнет фондовая биржа, и никто в мире не лишится лекарств, медицинского оборудования, операционных и даже оружия. Мы не приносим миру никакой пользы. Он не получает от нас ничего, кроме разговоров и новостных сообщений о том, как мы убиваем друг друга.

Француженка появится на балконе и скажет соседке, что все арабы исчезли, а та заявит в ответ: «Вы о тех, кто убивает друг друга днем и ночью?»

Возможно, кто-то сочтет мои слова преувеличением. Скажет, что я нарисовал слишком мрачную картину происходящего, но именно это можно увидеть, находясь в любой столице за пределами родины и наблюдая за рекой из крови, текущей из Ливии в Ирак через Египет, Сирию и Йемен, в то время как живущие между ними другие народы расколоты на две части: пока одна страдает от сильного голода, другая — от пресыщения. И все они живут за счёт остального человечества.

Если мы исчезнем, ничто не изменится в мире японца или европейца. То же самое можно сказать о малазийцах, турках или американцах, которые продолжат вести свой привычный образ жизни. Мы не участвуем в научном, промышленном, другом материальном и нематериальном производстве, не совершаем открытий. Мы лишь пользуемся тем, что производит остальное человечество, но в большинстве своём неправильно и злонамеренно. Нам будет очень не хватать оружейных заводов, которые приносят миллиарды своим владельцам, так как являемся потребителями большей части их продукции. Мы не прекращаем заключать крупные сделки, так как ежедневно используем оружие для убийств и разрушений.

Они производят все на свете, а мы потребляем все на свете. Все, что мы можем дать, это слова, чтобы интерпретировать их снова и снова и использовать для разжигания ненависти. У каждого араба есть проблема с другими арабами, и конфликты между ними не прекращаются с начала времён: государства ненавидят друг друга, племена строят друг другу козни, воюют друг с другом бесчисленные вооруженные группировки. Каждый, кто владеет оружием, непременно идёт на поля сражений. Единственным удачливым народом среди арабской уммы были палестинцы, воюющие с Израилем, но и они, в конце концов, поддались общему настроению и начали бороться друг с другом.

Мы находимся в нижней части списка во всех областях: у нас нет больниц, куда бы люди со всего мира приезжали на лечение, нет университетов, которые бы вошли в число 400 лучших высших учебных заведений в соответствии с Шанхайским рейтингом, у нас нет ни настоящих институтов, ни надежных парламентов, ни законов, которые бы мы уважали. Все фальшиво, и нам совершенно нечем похвастаться.

За годы до свержения своего режима Мубарак отправился на лечение в немецкую больницу в сопровождении нескольких помощников и охраны. Необычная суматоха в больнице привлекла внимание местного жителя, который проходил лечение в том же отделении. Он спросил своего соседа по палате, и тот ответил: «Это арабский лидер». Немец поинтересовался: «А сколько лет он находится у власти?» Ему ответили: «Три десятилетия». Немец заявил: «Тогда это коррумпированный диктатор. Почему диктатор? Потому что правит страной уже тридцать лет. А коррумпированным я его назвал потому, что, имея в своем распоряжении столько возможностей и власти, он не построил ни одной больницы, которой мог бы доверить свое лечение». 

Нестабильность в регионе за последние годы показала нашу хрупкость во всем. Достаточно было подуть ветру, как наши страны рухнули, а мы увидели, что все построенное нами — всего лишь видимость, карикатура, не сумевшая выдержать даже самых слабых потрясений. Хуже всего то, сколько мы обнаружили ненависти и насилия, присущих нашей культуре, увидев настоящий масштаб наших возможностей. Удивительно, но мы возрождаем наихудшие явления вроде разрушительной ненависти на этноконфессиональной почве якобы в борьбе с притеснителями. Мы демонстрируем невероятные риторические способности, используя фетвы, спутниковые каналы и деньги для удовлетворения нашего инстинкта к убийству. Мы больше всех остальных любим говорить о победах, несмотря на великие поражения в истории наших стран. Мы превращаем их в силу благодаря одной лишь риторике! Мы мастера фальсификации, изменения реальности и прошлого, тонущие в мечтах о прекрасном будущем, совершенно далеких от действительности. Мы ничего не делаем ради своего будущего — только размышляем и говорим.

Мы больше всех говорим о единстве, хотя являемся самой разобщенной нацией в мире. Пока все остальные государства говорят о демократии, мы живем под гнетом самых жестоких тиранов. Пока все говорят о терпимости, любви и мире, мы ненавидим. Мы больше всех говорим о правах человека, включая детей, женщин, хотя в наших странах человек — не более чем насекомое. Каждый раз мы обнаруживаем, что вся эта система ценностей — не что иное, как набор лозунгов, готовых рассеяться, как только возникает первый конфликт, приходит новая власть или другая политическая сила.

Регион должен был пережить эти сильные потрясения, чтобы продемонстрировать нашу политическую, моральную и социальную наготу и привести нас, наконец, в чувство. Мы должны увидеть реальное положение дел в арабском мире, которое пытались игнорировать на протяжении десятилетий, а, возможно, и столетий. Наши мечтатели заразились великой надеждой осуществить «арабскую мечту» и достичь арабского единства, но вместо этого вернулись в доисламскую эру. Это я о единстве.

Al Araby (Великобритания): кто такие арабы и куда они исчезли

Единственное, что объединяет арабов сегодня, — это язык и общее прошлое. По мнению автора статьи, общего будущего у арабских стран нет и быть не может. Кто виноват, что арабизм постепенно исчезает как понятие и как общее движение: сами арабы или это результат заговора?

Где арабы? Это риторический вопрос — в нем нет просьбы о помощи, бессильной гордости или попытки спастись. Этот вопрос не имеет смысла с тех пор, как исчезли арабы. Просто любопытно, где теперь арабы? Совсем недавно они были вовлечены в конфликт с Израилем, омраченный сотнями ошибок. Но еще тогда они активно участвовали в арабо-израильском противостоянии, еще тогда они существовали. Сегодня же это не арабо-израильский, а ирано-израильский конфликт, в котором Соединенные Штаты играют роль не совсем честного арбитра, предвзятость которого тоже уже не та.

Так где же они? Где они как «государства»? Хотя этот термин не совсем подходит. Как можно назвать государством «карточный домик»?! Нас интересуют не арабы в целом, а народы по отдельности: иракцы, сирийцы, саудовцы, йеменцы и особенно палестинцы, которые изначально участвовали в арабо-израильском конфликте. Роль «карточных домиков» — вот их единственная динамика. Пока Иран продвигает инициативу за инициативой, совершает атаку за атакой, Израиль на них отвечает, а арабские государства все это принимают. Так как их ещё назвать? С одной стороны, они являются опорой Ирана среди арабов, их отравленным мечом, лидерами ополчений, дислоцированных в зонах его влияния.

Мощь этих ополчений достигла уровня армий, развернутых тут и там, миссия которых состоит в том, чтобы уничтожить политические образования и насильно (либо мирно) присоединить их к Ирану.

Когда мы говорим арабские отряды, имеем в виду ливанские, иракские, йеменские и другие. Откровенно говоря, они сговорились по приказу верховного лидера Ирана и его правой руки — Корпуса стражей исламской революции.

Так где арабы? Самыми мощными были баасистские режимы, верившие в арабизм и разрушенные по воле их опекунов с согласия Ирана, России и Америки. Эти режимы не имели собственной воли или названия, если учесть географию. Арабскими их можно назвать только в десятую очередь. Другие режимы можно назвать арабскими еще в меньшей степени, если это вообще возможно. Они являются прямым или косвенным продолжением Запада и существуют лишь формально. Если говорить о суннитских государствах, то они не арабские вовсе. Такое определение может быть приемлемо разве что при встречах на высшем уровне, на конференциях различных ведомств, которые все ещё функционируют, получают финансирование и принимают решения. Однако «арабский характер» этих решений давно исчез. Никто не воспринимает их всерьёз, поскольку арабизм сохранился только в целях пропаганды.

А теперь выскажемся по поводу «арабских» народов. Где эти народы? Хорошо, оставим в покое народы Алжира, Судана или народ Туниса. Где остальные? Ливанцы бегут, куда глаза глядят, бросают свои дома, измученные мытарствами до глубины души? Где сирийцы — герои нашего времени? Где иракцы, разрозненные Ираном, Америкой и ИГИЛ (запрещена в РФ — прим. ред.)? Где йеменцы, разрывающиеся между хуситами и силами международной коалиции? Ливийцы рассеяны с запада на восток и разделены на племена и поселения. Египтянами управляли и управляют военные без интеллекта и квалификации.

Почему Иран может создавать отряды, руками которых совершает серьезнейшие преступления, и может разрушать только формирующиеся арабские образования? Почему Иран имеет возможность подражать Израилю через 70 лет после его создания, вторгнувшись в самое сердце наших стран и создав свои поселения среди нас. Он действует подобно Израилю, и, возможно, превзойдет богатое сионистское воображение. Другими словами, его проникновение в арабский мир не ограничивается Палестиной, которая полностью захвачена. Иран строит свои казармы по всему Ближнему Востоку, а остальное ни для кого не секрет.

Почему Иран не создал свои ополчения, например, в Турции, где мог бы соблазнить сектантское меньшинство, как это произошло с арабскими меньшинствами? Почему он не сделал это в России или в одной из мусульманских республик, входящих в ее орбиту? Почему это удалось сделать в так называемых арабских странах? Причина в слабости этих стран? То есть Израиль ослабил палестинцев и всех арабов до такой степени, что это позволило иранцам сыграть в собственную игру? 

Кто такие сегодняшние арабы? Кто мы как арабы, утратившие жизнь, полную инициатив, решений, проектов, пусть не всегда успешных? Кем мы стали, после того как присоединились к рядам «неизвестных»?

Из нашего прошлого теперь мы можем извлечь единство дат, вспомнить об общей цивилизации, общих флагах, подвигах, целях. Однако нельзя оставаться арабами на основании прошлого, которое, без сомнения, должно быть пересмотрено. Время истощает прошлое, лишает его энергии и превращает в ритуалы. Поскольку идентичность не должна определяться исключительно на основании прошлого, вы всегда найдёте того, кто лишит его жизненной силы и превратит в «карточный домик», как это делают сейчас все религиозные фундаменталисты, шиитские и суннитские. Знакомство с прошлым либо ослабляет идентичность, либо бросает ее пучину нервной мобилизации, убивающей арабизм и любую общность.

Быть может расчет на единство будущего? Может быть. Это то, на что намекнули арабские восстания, вспыхнувшие десять лет назад. Я имею в виду все арабские восстания, в том числе йеменское и бахрейнское. Арабизм вдруг снова проявился без какого-либо участия партий и уловок правительств. Это было похоже на духовное единство с общим нервом. Однако восстания ничего не дали. Арабизм вернулся в свою нору. Другими словами, мы больше не можем говорить об арабском единстве, кроме как о культурной его составляющей.

Что есть в этой культуре? Только язык. Арабский язык объединяет нас. Это драгоценное сокровище, историческое наследие. Однако следует признать, что мы абсолютно не осознаем ценность этого наследия, потому что мы сами долго уничтожали его, в некоторых случаях ослабляли его иммунитет, а в других поражали смертельной инфекцией. Это теплый, шумный язык, этот язык — наша память, полная страданий, ибо мы снова и снова игнорируем наш язык, отрицаем его.

Мы говорим на изящном арабском языке вперемежку с английскими фразами, как будто их произношение должно спасти арабов от их бесправия. Мы словно хвастаемся, что не знаем арабского. С помощью английского мы хотим отличиться от всех остальных. Это относится не только к обычным гражданам и их повседневному общению. Похожая ситуация присутствует на разного рода сделках, встречах и во время других контактов между теми, кто по сути является арабами, а также между ними и теми, кто не говорит на арабском языке. Это беда, напоминающая тяжелую болезнь, которая может погубить нас всех и то, что осталось от арабизма. К нашей внутренней вражде мы добавляем вражду с арабскими «соседями», тем самым ставя крест на судьбе «карточного домика», как смерть ставит крест на судьбах людей. А драгоценный, но такой дешёвый приз достанется тем, кто за него борется — Ирану и Израилю.

Raseef22 (Ливан): что значит быть «хорошим гражданином» в арабском мире?

Возможно, сегодняшняя ситуация в арабском мире, возникшая после «арабской весны», является отражением активного поиска человеком значения слов «родина» и, следовательно, понятий «гражданство» и «гражданин». Узость мышления арабов затрудняет реализацию концепции гражданства, и, таким образом, мы все еще находимся на стадии, когда сложно различить хорошее и плохое гражданство, считает автор статьи. 

В литературе существует множество определений, объясняющих значение понятия «гражданство» с теоретической и концептуальной точки зрения. Термин «гражданство» тесно связан с Великой французской революцией и изменениями, которые она произвела в современной политической системе.

В арабском мире концепция «гражданства» начала развиваться по историческим меркам не так давно. Спустя несколько десятилетий после Великой французской революции арабы стали работать над созданием концептуальной модели, которая расширила бы данное понятие, объединив интеллектуальные усилия Запада и специфику арабского мира.

По мнению профессора политической социологии в университете Сорбонны Бурхана Гальюна, «гражданство» требует сознательного участия каждого человека без исключения или какого-либо принуждения для построения коллективных рамок, а именно для создания структуры власти и решения социальных проблем.

В своей книге «Критика политики: государство и религия» Гальюн высказывает две важные мысли относительно гражданства. Во-первых, он считает ключевым его аспектом свободу, а во-вторых, Гальюн сравнивает человека с инвестиционным центром, способным сохранить вышеупомянутую свободу.

Гражданство основывается на свободе — фундаментальной ценности человеческого существования, а также на индивидууме, который знает об этой ценности и реализует ее в той политической модели, в которой он существует.

Проблема гражданства все еще существует в арабском мире и наша потребность в нем часто возникает в узком контексте, где довольно плотно сочетаются религиозные чувства и племенные традиции. В современном мире арабы продолжают быть сильно привязанными к племенам, которые являются источником их силы.

Принадлежность арабского гражданина к государству носит как теоретический, так и практический характер. Он находится за пределами государства из-за своего внешнего облика или бессознательных установок, связанных с той средой, к которой он принадлежит. Узость мышления арабов затрудняет реализацию концепции гражданства, и, таким образом, мы все еще находимся на стадии, когда сложно различить хорошее и плохое гражданство.

Наши знания о его необходимых условиях являются фундаментальным шагом для получения ответа на вопрос о том, что значит быть «хорошим гражданином» в арабском мире?

В 2014 году профессор публичного права в Университете Мохаммеда V в Рабате Ахмед Будраа в арабском политологическом журнале опубликовал исследование под названием «Гражданство: права и обязанности», где указал, что существует четыре условия для достижения гражданства.

Эти условия в первую очередь сводятся к существованию социальной модели, которая отвечает потребностям гражданина. Следует отметить, что экономико-социальные условия и уровень благосостояния граждан часто влияют на степень благодарности, которую человек испытывает к властным структурам и гражданству.

Во-вторых, существует образовательная среда, которая является одним из наиболее важных условий для достижения гражданства. Именно образовательная среда культивирует ценности гражданства и помогает реализовывать эту концепцию на начальных этапах. Сфера образования в арабском мире не плохая и не хорошая, поэтому она позволяет совершить реальный скачок в реализации данной концепции не только в теории, но и на практике.

В интервью «Raseef 22» член Палаты представителей Иордании профессор Кейс Зайадин подчеркнул, что реформа образовательной системы и учебных программ, по сути, является наиболее важным решением для урегулирования арабской отсталости в вопросе о ценностях гражданства.

В-третьих, необходимо иметь независимую судебную структуру, которая в государстве будет играть роль защитника прав граждан или карателя для тех, кто ущемляет права других. Взаимосвязь между человеком (гражданином) и государством, по сути, является основополагающей частью правовых отношений, ложащихся в основу гражданства. Согласно определению Зайадина, гражданство — это правовые отношения между человеком (гражданином) и государством.

В-четвертых, в исследовании Зайадина говорится, что состояние активного гражданского общества является одной из предпосылок достижения гражданства. Преимущество гражданского общества заключается в том, что оно не только защищает себя и государство от власти, но и ограничивает ее. Установленные рамки приводят к созданию более сложной бюрократической демократии и появлению сознательного общества, которое может взаимодействовать с властью, чтобы добиваться хороших показателей, не затрагивая при этом государство и общество.

Весной 2018 года в журнале «Арабское будущее» было опубликовано исследование Абделлы Насера Аль-Яфи, заведующего кафедрой социальных наук Катарского университета, под заголовком «Дебаты о гражданстве и семье в арабском контексте». Автор утверждает: «Персидский залив — это пример того, как опыт гражданства сокращается или расширяется в зависимости от формы существующей власти. Чем сильнее власть опирается на строгую иерархию, тем более слабым становится институт гражданства. И напротив, чем крепче связь между правовой базой, нравственной системой, культурной символикой и народным контролем, тем выше шансы на успешный опыт реализации концепции гражданства».

Современное арабское государство находится в состоянии кризиса. Так, в марте 2019 года арабский индекс, ежеквартальный показатель, который рассчитывается в каждом выпуске журнала «Арабская политика», публикуемого Арабским центром политических исследований, продемонстрировал низкую оценку современного арабского государства с точки зрения легитимности. Индекс легитимности во всех арабских странах был очень низким, самый лучший показатель равнялся 6,6 балла из 10, четыре из десяти стран получили оценку чуть выше 5 баллов, остальные — ещё ниже.

Согласно этим данным, современное арабское государство стало достаточно хрупким, так что шансы реализовать институт гражданства очень малы. Одной из ключевых характеристик хрупкого государства является практика принуждения как доминирующая форма осуществления власти по отношению к гражданам. Отсутствие свободы воли на политической сцене означает отсутствие института гражданства.

По мнению Зайадина, гражданство и воля тесно связаны друг с другом, так что всякий раз когда присутствует принуждение, гражданство как таковое исчезает.

Аргументы

Мы провели серию интервью с представителями иорданского общества и задали им вопросы относительно будущего института гражданства в арабском контексте и о том, как будет реализована эта концепция в ближайшей и отдаленной перспективах. Поразительно, но всех объединяет пессимизм в отношении каких-либо прогнозов по данному вопросу.

Так, например, Муназир, 21-летний студент-политолог из Университета Ярмук, считает, что в арабских реалиях идею гражданства реализовать крайне сложно: «Если мы продолжим идти тем же путем, которому сегодня следуют арабские страны, идея гражданства останется недостижимой для наших сообществ. Я убеждён в этом, поскольку мы все еще живем в условиях существования субкультур и узкого понимания идентичности, которые определяют наше поведение, мышление и мешают формированию общей национальной идентичности. Будущее института гражданства зависит от появления признаков формирования этой национальной идентичности, которая бы объединила всех членов общества. Здесь крайне важно наличие воли у правящего класса к созданию механизмов для ускорения этого процесса».

По мнению 25-летней Сары, члена Инициативы «Наша забота — родина» и Студенческого совета Иорданского университета, гражданство — это правовое положение индивида, которое подразумевает наличие ряда прав и обязанностей, включая участие в политическом процессе. Девушка задается вопросом, а сможет ли арабский гражданин стать лицом, принимающим решение, как это происходит в западном мире? Рассуждая о ситуации в иорданском обществе и участии граждан в политике, Сара приходит к выводу, что среднестатистический арабский гражданин не ощущает принадлежности к своему государству и всегда находится в поисках возможности покинуть его и жить лучше.

Омару 22 года, он является студентом юридического факультета Университета прикладных наук. Как полагает молодой человек, если концепция гражданства, о которой идет речь, предполагает интеграцию в общество того или иного государства, и как следствие, приобретение определённых прав и привилегий, можно сделать вывод: «Усилия, прилагаемые арабами для получения гражданства другой страны, свидетельствуют об отсутствии должного понимания концепции гражданства среди большей части арабской молодежи. Речь идёт об утрате связи между гражданами и их страной, которая не представляет для них никакой ценности». Эта проблема объясняется отсутствием у обычного арабского гражданина ключевых прав и привилегий, которые становятся причиной утраты национальной идентичности, равнодушия и поиска альтернативы, способной заменить призрачную связь со страной происхождения.

21-летний Мурих изучает политологию в Университете Иордании и связывает вопрос о будущем гражданства в арабских странах с экономической ситуацией. По его мнению, если экономические условия ухудшатся, то это напрямую повлияет на институт гражданства, поскольку люди не смогут выполнять возложенные на них обязанности и роли. Если же ситуация в сфере экономики будет благоприятной, то это означает светлое будущее и для идеи гражданства. В таком случае арабы почувствуют принадлежность к своему государству. Кроме того, все зависит от наличия в государстве гражданского общества или тенденции к его появлению.

Как полагает Музаффар (25 лет), член партии Иорданская Национальная Инициатива «Замзам», подлинным источником гражданства является идентичность. Хрупкая, неопределенная идентичность формирует столь же хрупкий институт гражданства. Чем больше противоречий и двусмысленности в этой области, тем туманнее перспективы реализации концепции гражданства. Исходя из этого, молодой человек констатирует отсутствие в арабских странах подлинного гражданства, поскольку вопрос об идентичности ещё не решён: «Будущее гражданства в арабском мире — это одно, а изучение идентичности — другой аспект».

Нуждаемся ли мы по-прежнему в четком ответе на вопрос, что значит быть хорошим гражданином? Или нам нужно ответить на вопрос — кто такой гражданин?

Возможно, сегодняшняя ситуация в арабском мире, сформированная вследствие «арабской весны», является отражением активного поиска человеком значения слов «родина» и, следовательно, понятий «гражданство» и «гражданин».

Ответ на эти вопросы не дался нам без жертв — цена была непомерно высокой ввиду хрупкости государств арабского мира и отсутствия доброй воли правящих режимов. Современное арабское государство, сформированное после обретения независимости вступило в новую эпоху — став жертвой международных конфликтов, внутренних раздоров и разрушения бюрократических структур. Таким образом, одну правящую элиту сменила другая, ещё более далекая от реального положения дел.

Одни связывают реализацию человеческого потенциала с активной ролью индивида в качестве полноценного гражданина, имеющего права и обязанности. Возможно ли прийти к ситуации, в которой мы станем активными гражданами в своих больших сообществах, или останемся в тупике? Пока что наши народы не знают, что такое настоящее гражданство.