«За все тебя, Господь, благодарю!»

 Духовная составляющая творчества Ивана Бунина - как результат восприятия им мира единым целым

Обычно, когда речь заходит о знаменитом русском писателе, поэте, первом русском лауреате Нобелевской премии по литературе Иване Алексеевиче Бунине, отдельное место уделяется факту затрагивания им в своем творчестве (причем далеко не вскользь) исламской тематики. В целом, здесь нет ничего удивительного, т. к. немало представителей русской и мировой литературной школы в том или ином разрезе отображали мусульманскую тему. Однако, даже среди этой блестящей плеяды лиц И. Бунин занимает особое место. И дело тут далеко не в факте использовании им в отдельных произведениях в качестве эпиграфа аятов Откровения, а, скорее, в его глубочайшем прочтении Корана.

Но наличествует ли здесь нечто противоречивое, ежели писатель всегда жил с верой в сердце?

Отношение к Богу и миру на пути к Исламу

 Вспоминая свой жизненный путь, И. Бунин отмечал возникновение у него еще на ранней стадии жизни высокого чувства ощущения «священнейшей необходимости конечного торжества добра над злом». Пропустил он это через себя как несомненную жажду Бога, веру в Него, когда осуществление «торжества» и «праведной кары» Всевышнего повергает человека в «трепет» и «разрешается бурей восторга», становясь взрывом «нашей высшей любви и к Богу и к ближнему». При этом поэт всегда воспринимал «великолепие мира» результатом действий Всевышнего, «над ним царящего и его создавшего с такой полнотой и силой вещественности!». Поэтому

Каждый атом в нем [мире]
Проникнут Богом – жизнью, красотою.

Не случайно, в одном из своих произведений И. Бунин использовал выражение: «Божественное величие Вселенной». Эта же мысль проявилась в его поэтических строках:

Дивен мир твой! Расцветает
Он, тобой согрет,
В небесах твоих сияет
Солнца вечный свет,
Гимн природы животворный
Льется к небесам…
В ней твой храм нерукотворный,
Твой великий храм!

И. Бунин буквально призывал ценить прелесть мира:

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано…
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

При этом И. Бунин был убежден в наличии непременного смысла и высокого Божьего намерения в окружающей нас действительности, главной целью чего ему виделось, чтобы все в этом мире «было хорошо». Усердное же исполнение людьми Высшего замысла он называл их заслугой перед Всевышним.

Говоря об ответственности человечества перед Богом, он признавал, что всегда «с уверенностью» молился Господу.

Никого в подлунной нет,
Только я да Бог,

– писал он, тем самым отрицая наличие посредников между верующим и Создателем. Ты – один на один с Творцом. Со своим мыслями, думами, переживаниями.

Воспринимая же мироздание монолитнейшим сооружением Бога во имя всего верующего сообщества:

Живя и умирая, мы живем
Единою, всемирною Душою,

И. Бунин, по его собственному признанию, стремился «обозреть лицо мира», т. к. его интересовали «вопросы психологические, религиозные, исторические».

Именно здесь, наверное, целесообразно искать истоки сформировавшегося у него интереса к Исламу. А уже после знакомства с Кораном, очаровавшего его, у И. Бунина, как пишет авторитетный исследователь его жизни и творчества Александр Бабореко, родилось желание «непременно побывать» в Стамбуле, «завоеванном магометанами, полным исторических воспоминаний, сыгравшем такую роль в православной России».

Как следствие, в 1903 г., в 33-летнем возрасте, И. Бунин совершил вояж в в Османскую империю. По словам последней супруги поэта, Веры Муромцевой-Буниной, его пребывание в Стамбуле (Константинополе) стало «одним из самых важных, благотворных и поэтических событий в его духовной жизни». Среди причин этого она поместила попадание поэта в «новый, захвативший его мир», в связи с чем «ислам вошел глубоко в его душу». Хотя, в общем-то, по-другому и быть не могло, ибо, как впоследствии писал И. Бунин, «душу той страны», где он находился, писатель «постигал душой».

Так, с 1903 г. в поэтическом творчестве И. Бунина формируется «исламская» тематика, дополнившаяся после посещения им через несколько лет Палестины, Египта и других мусульманских регионов. Возможно, его особое отношение к мусульманской религии укрепилось после того, как он стал чаще бывать в… Европе. В частности, в уста одного из героев он вкладывает рассуждения следующей тональности: «Бога, религии в Европе давно уже нет, мы при всей своей деловитости и жадности, как лед холодны и к жизни и к смерти: если и боимся ее, то рассудком или же только остатками животного инстинкта».

В этом ракурсе обстановка в зоне Ислама чувствовалась им в корне по-другому. Хотя, не исключено, ситуацию можно увидеть и в более широком формате. Рассматривая исламскую парадигму в творчестве Александра Сергеевича Пушкина, автор отмечал, что лица, ставившие целью попытаться понять мусульманство изнутри, обычно с особым пиететом относились к образу пророка Мухаммада, да благословит и приветствует его Аллах. Основа здесь – далеко не в распространении Ислама по всему миру в кратчайшие сроки и даже не в безошибочных действиях посланника в области государственного строительства. Значительно более притягательным для объективных исследователей является социальный фон личности пророка: его отношение к жизни и людям, наличие таких черты в характере, как скромность, искренность (правдивость), справедливость. Говоря другими словами, И. Бунина могли привлечь как личность Мухаммада, так и аспект реального функционирования в мусульманском обществе постулатов, переданных им человечеству в VII веке – причем с учетом факта следования предписанному Аллахом основной частью населения в соответствии с внутренней потребностью.

Через поэтические нотки – с любовью об Исламе

Как бы то ни было, в своих произведениях И. Бунин осветил основные исламские принципы, причем с однозначно улавливаемой любовью и уважением к мусульманской религии.

Констатируя наличие в мире Света, который «тьма не сокрушит», И. Бунин формулирует важнейший пункт мусульманского вероустава: «Нет в мире Бога», кроме Аллаха (предваряя его эпиграфом из начальных строк к нескольким кораническим сурам: «Элиф. Лам. Мим»).

Все мимолетно – и скорби, и радость, и песни,
Вечен лишь Бог,

– конкретизирует он, актуализируя взывание ко Всевышнему, который всегда «свят»:

Бог Вседержитель, Коий пребывает
И был во веки века и грядет!..
Все Тобой сотворено
И существует волею Твоею!

Как бы в подтверждение последних строчек И. Бунин раскрывает, что

Стрелку нашу в диске циферблата
Ведет сам бог. Со всей вселенной в лад

И идет еще глубже:

Настанет Ночь моя, Ночь долгая, немая,
Тогда велит Господь, творящий чудеса,
Светилу новому взойти на небеса.
- Сияй, сияй, Луна, все выше поднимая
Свой, Солнцем данный лик. Да будет миру весть,
Что День мой догорел, но след мой в мире – есть.

Наверняка, услышавшие эти особенные строчки моментально проассоциируют сказанное с коранической истиной: «Солнцу не надлежит догонять луну, и ночь не опережает день. Каждый плывет по орбите» («Йа Син»: 40), не так ли?

В свою очередь, в эпиграфом к своей зарисовке о начале жизни на земле (по Корану) И. Бунин поместил аят о неисполнении Иблисом (Сатаной) указания Аллаха поклониться Адаму. В блестящем поэтическом оформлении он передал важнейшую идею Откровения, включая аспекты придания Богом человеку соразмерного облика и предоставления Им любимым созданиям частички собственного духа(«Сад»: 72):

Уж твой Адам
Охвачен мной! Я выжгу эту глину,
Я, как гончар, закал и звук ей дам.

В контексте же коранической фиксации беседы Аллаха с человеком «посредством откровения или через завесу» («Совет»: 51), И. Бунин констатирует:

Никто моей души не знает, кроме Бога:
Он сам нас разделил завесою своей.

В целом, И. Бунин прекрасно отразил кораническую картину жизни на земле, предписывающей праведность и соблюдение постулатов, как основы для попадания в Рай. В одно их стихотворений он помещает постоянно возникающий у верующих вопрос: «Что мы скажем» на Страшном Суде? Ибо проклят не слышащий «велений Корана». В другое – эпиграф из Корана: «Он не спит, не дремлет», соответствующий 255-му аяту из суры «Корова», продолжая:

Тяжела, темна стезя земная.
Но зачтется в небе каждый вздох:
Спите, спите! Он не спит, не дремлет,
Он вас помнит, милосердый Бог.

Передает он и основную идею суры «Обильный», согласно  которой райская река аль-Каусар «всей земле, всем племенам и странам сулит покой», но исключительно в свете соблюдении реализации призыва Всевышнего: «Терпи, молись – и верь».

При этом И. Бунин обращает внимание на важнейшую мысль: принимая Ислам, «всей душою чти» изложенные в Книге законы, «блюди написанное слово и делай то, что обещал язык».

Отдельным мазком он фиксирует обязательность омовения перед предписанной молитвой, описывая подход к ней и формат осуществления, причем называя этот ритуал не иначе, как «намаз». Вслед за чем блестяще говорит о мольбе верующих, разливающихся (!) перед Аллахом «как волна на берегу морском».

Красивее и не скажешь, наверное…
А рядом – тема утреннего намаза («Каф»: 39):

Возноси хвалы – уходят звезды,

в продолжение которой И. Бунин конкретизирует, что «тайные мольбы и славословия падающего ниц человека со всех концов мира несутся всегда к единому месту: к святому городу».

Не проходит поэт мимо и предоставления Господом земле «мира и любви» в Ночь предопределения (в соответствии с сурой «Могущество»). А от его «Смерть пророка» – мороз по коже. Это рассказ (или размышления? Думы?) о жизни пророков Моисея (Мусы), мир ему, и Мухаммада, да благословит его Аллах и приветствует. И об их жизни, и о нашей с вами. Не знающий авторства произведения вполне убедительно может подумать, что оно принадлежит перу истинного мусульманина.

Чего стоит только первое предложение: «Вo имя бога милостивого, милосердного», что означает «Бисмилляхи р-рахмани р-рахим»(!!!). Аж оторопь берет. И далее – ты будто перечитываешь Коран. Констатируя, что «сердце человека ищет веры и защиты», И.  Бунин приводит аят о нежелании неверующих уверовать в Аллаха. Вслед за чем, называя Коран Книгой, произносит: «Все зачаты в лоне истины, – это родители делают из детей евреев, христиан, огнепоклонников», что соответствует достоверному хадису (см. «Сахих» аль-Бухари, 1359).

Затем И. Бунин очерчивает глупцами забывающих о том, что «у всех смертных должен быть единый Возлюбленный, обладающий благостью и требующий покорности». Называя Бога милосердным, И. Бунин приводит аят о большей близости Аллаха человеку, «чем яремная вена» («Каф»: 16)(30).

А разве не в великолепном обрамлении поэт приводит эпизод из Откровения, связанный с пророком Ибрагимом (Авраам), мир ему («Скот»: 74-82):

Был Авраам в пустыне темной ночью
И увидал на небесах звезду.
«Вот мой Господь!» – воскликнул он. Но в полночь
Звезда зашла – и свет ее померк.
Был Авраам в пустыне пред рассветом
И восходящий месяц увидал.
«Вот мой Господь!» – воскликнул он. Но месяц
Померк и закатился, как звезда.
Был Авраам в пустыне ранним утром
И руки к солнцу радостно простер.
«Вот мой Господь!» – воскликнул он. Но солнце
Свершило день и закатилось в ночь.
Бог правый путь поведал Аврааму.

Образ одного из величайших пророков Аллаха – Ибрагима – затрагивается И. Буниным не единожды:

Сафия, проснувшись, заплетает ловкой
Голубой рукою пряди черных кос:
«Все меня ругают, Магомет, жидовкой», –
Говорит сквозь слезы, не стирая слез.
Магомет, с усмешкой и любовью глядя,
Отвечает кротко: «Ты скажи им, друг:
Авраам – отец мой, Моисей – мой дядя,
Магомет – супруг».

Речь тут идет о супруге пророка Мухаммада – Сафийат бинту Хуйайй бну Ахтаб, дочери вождя иудейского племени Бану ан-Надир, именуемого авторитетным историком Ибн Хишамом (VIII в.) «враг Аллаха». После свадебной ночи с ней посланник, увидев у шатра одного из своих сподвижников, опоясоннаго мечом, поинтересовался причиной этого. На что получил ответ: «О Посланник Аллаха! Я боялся, что эта женщина может что-нибудь сделать с тобой. Ведь ты убил ее отца и ее мужа, истребил ее народ, и еще недавно она была неверующей! Так вот, я испугался за твою жизнь».

Также говорится, что когда пророк поинтересовался у Аиши ее мнением о Сафийе (после того, как она посмотрела на нее), Аиша сказала: «Я увидела иудейку». На что посланник произнес: «Не говори так, ибо она приняла Ислам, и Ислам ее хорош!».

Сложно сказать, какую информацию взял за основу И. Бунин для вышепроцитированного стихотворения, но, без сомнений, интересовался Исламом он досконально. В свете же приведенного им ответа Мухаммеда Сафийе можно увидеть очередное ратование поэта за единство Бога. По словам профессора кафедры русской и зарубежной литературы Самарского госуниверситета Геннадия Карпенко, в этом стихотворении И. Бунин тонко передал «чувства духовно-кровного родства пророка с ветхозаветным прошлым», что является одной из направляющих его «концепции единства всего человечества».

Действительно, нельзя не согласиться, что в данном произведении все человечество предстает потомственной линии Авраама. А разве не Откровение свидетельствует о ниспослании Мухаммаду Корана «с истиной в подтверждение того, что было до него», а именно, доведения до индивидов Таурата (Торы) и Инджила (Евангелие),  «которые прежде были руководством для людей»? («Семейство Имрана»: 3).

Как бы то ни было, судя по его стихотворным строчкам, И. Бунин в буквальном смысле впитал в себя «исламский почерк», пропустив эту религию через свой внутренний мир. В этом контексте видная русская поэтесса и писательница, драматург и литературный критик Зинаида Гиппиус констатировала: «Бунин знал и видел то, что шире России. А лишь видя и любя это всемирное, вечное, жизнь в ее тайнах, – можно понимать и жизнь своей земли».

Непосредственно же прекрасный писатель и поэт отмечал, что он «навсегда проникся глубочайшим чувством истинно-божественного смысла и значения земных и небесных красок». Подводя итоги предоставленного мне жизнью, резюмировал он, в этом я вижу один из важнейших итогов.

Мы же, со своей стороны, в очередной раз восхитимся многоцветием и человечностью Ислама, на протяжении своего существования приводящего к Истине все новых и новых последователей.