Пражский договор о мерах по дальнейшему сокращению и ограничению стратегических наступательных вооружений (так называемый новый СНВ), заключенный в 2010 году, действует до февраля 2021 года с возможностью продления еще на пять лет. Времени для разработки и подписания нового договора остается не так много с учетом того, сколько Москва и Вашингтон накопили взаимных претензий в околоядерной области. Вот лишь самые важные из них.

Давно накопленное

В последние годы самой громкой темой по части контроля за вооружениями был договор о сокращении ракет средней и меньшей дальности (РСМД).

Москве не нравятся американские ракеты-мишени для испытаний ПРО — по сути, те самые ракеты средней дальности. Кроме того, озабоченность вызывают наземные противоракетные комплексы Aegis Ashore с огневыми средствами, размещаемыми в универсальных пусковых установках Mk.41. Из таких установок на флоте применяются крылатые ракеты Tomahawk — то есть на руках готовая наземная пусковая система для стратегических крылатых ракет, что запрещено.

В данный момент США больше волнует крылатая ракета 9М729, якобы попадающая в запрещенный по договору диапазон дальности 500−5500 км. Ракета предположительно была испытана с отдельной увеличенной пусковой установки, не совпадающей с установкой ракетного комплекса «Искандер-М». Это в принципе допускается — но только для испытаний.

Ситуация, в общем, второстепенная, но скандальная — и решать ее потребуется в любом случае.

Это давняя травма Москвы, связанная с тем, что об нее, по сути, в 2002 году вытерли ноги: Вашингтон демонстративно вышел из договора 1972 года, ограничивающего развитие систем ПРО. В ответ Москва денонсировала договор СНВ-2 и начала подготовку к развертыванию ракетных комплексов пятого поколения РС-24 «Ярс» в оснащении с разделяющимися головными частями.

Однако перспективные (а правильнее сказать — гипотетически предполагаемые к появлению в будущем) системы ПРО в состоянии оказать влияние на потенциал ответного удара. В первую очередь речь идет о космическом эшелоне перехвата, а также о следующем поколении противоракет с повышенной энергетикой. Также нельзя не заметить, что американская система ПРО строится как глобальная сетецентрическая система с мобильными огневыми и информационными компонентами, то есть предполагает сравнительно легкое количественное наращивание возможностей. Поэтому говорить тут есть о чем: дестабилизирующее действие развития ПРО налицо — но исключительно «на вырост».

Американцы заявили о создании неядерного высокоточного блока для морских ракет Trident II. Обоснование: быстро (не более 60 минут от принятия решений до поражения) и неотвратимо ударить по важному объекту — например, внезапно обнаруженному совещанию лидеров террористов.

Еще одна «новелла», совсем свежая. Новая редакция ядерной стратегии США, опубликованная в начале 2018 года, объявляет о создании нового боевого блока для Trident II, с «пониженным выходом мощности». Якобы это адекватное боевое средство для сдерживания России от ведения локальной ядерной войны без эскалации в масштабный обмен более мощными ударами. 

С российской ядерной стратегией (она получила на Западе обозначение escalate to de-escalate) еще нужно разобраться. Реальных следов ее существования нет, хотя косвенные намеки на такое применение ядерного оружия периодически возникают. При этом в американском изводе эта стратегия еще и полностью противоречит военной доктрине РФ в версиях от 2010 года и позднее.

Как бы то ни было, но «маломощный» блок «Трайдента» с любой стороны выглядит как дестабилизирующая система.

Второй эшелон

А ведь есть еще масса вопросов, так сказать, «отложенного рассмотрения».

Например, проблема возвратного потенциала. Так называются ядерные боезаряды, которые сняты с носителей, но сохраняются и могут быть относительно быстро и несложно возвращены обратно. Как возникла эта проблема?

Вариантов в такой ситуации не было. Можно было либо убрать лишние американские блоки на склады (зная, что их можно оттуда извлечь), либо упереться лбом и оставить их в оперативном развертывании. Последнее стало бы катастрофой: Москва в первой половине 2010-х едва-едва дотягивала до уровней в 1400—1500 блоков, в то время как США при необходимости легко могли себе позволить держать на дежурстве не менее 3500−3600 блоков (и это не считая зачета по тяжелым бомбардировщикам).

У России схожая возможность тоже была, но существенно меньшая. Поэтому не было ничего удивительного в том, что в Праге стороны подтвердили режим, сложившийся де-факто после промежуточного Московского соглашения 2002 года (СНП), и вообще не учитывали ядерные блоки, не развернутые оперативно. Тогда это было оправдано, вопрос в том, насколько сейчас поменялись интересы сторон.

Вторая застарелая проблема: стратегические крылатые ракеты морского базирования в ядерном оснащении. Любимый козырь ВМС США никогда и ни под каким соусом не попадал в договоры об ограничении и сокращении наступательных вооружений — исключая джентльменские заявления о снятии ядерного оружия с дежурства на кораблях-носителях и переносе на склады. Только в 2010—2013 годах американский флот снял с вооружения ядерные «Томагавки» — но в 2018 году в новой ядерной стратегии было заявлено, что необходимо как можно скорее создать новые ракеты такого класса.

Третью проблему очень любят в Штатах, это тактическое ядерное оружие (ТЯО). По той же схеме, по которой высокоточное оружие не дает покоя российским специалистам: всегда приятно ограничить противника в том, в чем он силен. Россия ставит на ТЯО, чтобы компенсировать континентальное превосходство НАТО и Китая в силах общего назначения. В самый критический период слабости вооруженных сил это нашло отражение даже в военной доктрине: с 2000 года Москва расплывчато намекала на превентивное использование ядерного оружия «в критических ситуациях» и лишь с 2010 года ужесточила условия до «угроз существованию государства».

ТЯО по структуре строится совершенно не так, как стратегические вооружения. В частности, оно постоянно не развернуто на оперативном дежурстве, а заскладировано. Большая часть носителей (например, тактическая авиация) имеет двойное назначение. Однотипные боеприпасы (ракеты, торпеды), допускающие ядерное оснащение, чаще всего также имеют и варианты в обычном оснащении. В такой среде требуются совершенно иные принципы зачета и контроля, чем в случае со стратегическими вооружениями, а тема эта совершенно не проработана с методической точки зрения.

И недавно приобретенное

Ну и, наконец, 1 марта президент РФ официально объявил о существовании сразу нескольких новых классов стратегических вооружений. Неофициально о большинстве из них было известно и ранее, но одно дело догадки, другое — презентация на высшем уровне.

Во-первых, это стратегические крылатые ракеты «практически неограниченной дальности» с ядерной силовой установкой на борту. Во-вторых, автономные подводные аппараты межконтинентальной дальности с ядерными боезарядами повышенной мощности. Такие системы никак не ограничиваются в действующих режимах просто по той причине, что технических аналогов не существовало.

Аэробаллистические ракеты воздушного старта с дальностью более 600 км ограничивались по соглашению ОСВ-2 1979 года и прямо запрещались в рамках режима СНВ-1 1991 года. Однако СНВ-1 истек в декабре 2009 года, а в «новом СНВ» такая техническая система вообще не описывается. Поэтому комплекс «Кинжал» с его дальностью в 2000 км попадает в «серую зону» договоров.

Наконец, Россия реанимировала идею систем частично-орбитальной бомбардировки в виде ракеты «Сармат» с ее возможностью доставлять нагрузку через Южный полюс. Такие системы (комплекс Р-36орб с ракетой 8К69, 18 единиц) стояли на дежурстве в 1969—1983 годах, пока не были сокращены по соглашению ОСВ-2. Такие системы также запрещались и по договору СНВ-1. На данный момент их развертывание ничем не ограничено.

Сокращать или ограничивать?

Посмотрев на этот перечень проблем, можно прийти в легкую панику на предмет будущего.

Как ни странно, проще всего с договором РСМД. Сложности по этому направлению носят локальный характер и искусственно политизируются обеими сторонами. Следовательно, в момент появления реальной потребности «ответно-встречные» претензии легко снимаются в непубличной совместной работе на согласительных комиссиях, предусмотренных режимом соглашения. Если это будет сделано (а это можно сделать достаточно быстро), то данный промежуточный результат можно будет рассматривать как «входной билет» на последующий цикл переговоров по стратегическим вооружениям.

Готовы ли США ограничивать свою глобальную систему ПРО и как именно? А Россия — свою воздушно-космическую оборону? Извлекать ли вновь тему возвратного потенциала и в каком виде? Как расценивать неядерные баллистические и ракетно-планирующие средства «быстрого глобального удара»? Следует ли контролировать новые стратегические ядерные вооружения: автономные подводные аппараты и КР с ядерными силовыми установками? Браться ли сразу и за проблему ТЯО или волевым усилием переложить ее на отдельный «трек», не усложняя методический аппарат зачета и контроля?

Вопросов много, и нельзя не отметить, что они изрядно затеняют собой основной смысл линии договоров СНВ — а именно собственно сокращение наступательных вооружений в рамках укрепления стратегической стабильности. Возникает забавнейший казус. По сути, перед тем как продолжить линию СНВ в рамках всеобщего ядерного разоружения, придется пройти еще один этап ограничения стратегических систем.

Вопрос в том, удастся ли сразу увязать новые контрольные ограничения и взаимозачеты с дальнейшим сокращением ядерного оружия? Или следующий договор сосредоточится только на снятии проблемных зон и по аналогии с пока еще действующим пражским «новым СНВ» его можно будет назвать «новым ОСВ» — с отсылкой к первым соглашениям 1972 и 1979 годов об ограничении стратегических вооружений?

При этом Россия сделала заявление, что дальнейшее сокращение возможно. Владимир Путин в интервью телеканалу NBC, которое записывалось 1—2 марта, отметил, что Москва готова обсуждать дальнейшее сокращение числа боезарядов и стратегических носителей.