В конце прошлого года российский президент Владимир Путин заявил, что Россия выполнила свою миссию в Сирии и вскоре начнет выводить свой военный контингент из САР. Однако, судя по всему, оказавшись в ситуации, напоминающей опыт Соединенных Штатов в Ираке и Афганистане, Россия несколько изменила позицию и намерена в ближайшем будущем сохранить военное присутствие в этой истерзанной войной стране.

Это стало главной темой недавнего семинара в вашингтонском Центре национальных интересов (CFTNI) «Российская интервенция в Сирии». Россия не только адаптировалась к своему постоянному присутствию в Сирии, но и приобрела там значительные активы и новые интересы.

В состав участников дискуссии вошли исполнительный директор CFTNI Пол Дж. Сондерс, доцент Военного колледжа Сухопутных войск США, специалист по Евразии полковник Роберт Гамильтон, а также старший научный сотрудник Научно-исследовательского центра военно-морских проблем Майкл Кофман. Руководитель отдела ближневосточных исследований CFTNI Гил Барндоллар выступил в качестве модератора.

Пол Сондерс начал обсуждение, изложив свое видение стратегических целей России перед началом интервенции, которые, по его словам, заключались в том, чтобы «предотвратить падение правительства сирийского президента Башара аль-Асада» и вести борьбу с террористами, уничтожая их в Сирии, вместо того чтобы потом воевать с ними в самой России. В качестве побочной цели Москва стремилась «заставить Соединенные Штаты вступить в какой-то политический диалог» после длительного периода международной изоляции России, которая была инициирована США из-за аннексии Крыма в 2014 году. «Разумеется, когда Россия основательно влезла в сирийские дела, у них там появились некоторые дополнительные интересы», – продолжал Сондерс. Главным среди этих интересов стало закрепление расширенного военного присутствия в Восточном Средиземноморье.

Сондерс далее подчеркнул, что достижение стабильного политического порядка в Сирии будет чрезвычайно сложной задачей для самой Сирии, России и Ирана, если в страну не придет значительная внешняя финансовая помощь, которая позволит начать активное восстановление экономики. Он убежден, что западные правительства вряд ли станут оказывать помощь режиму, возглавляемому Башаром аль-Асадом, да и вообще, независимо от того, кто будет у власти, лишь немногие правительства будут готовы взять на себя сколько-нибудь существенную финансовую ответственность за послевоенное восстановление Сирии, если таковые вообще найдутся.

Таким образом, по его мнению, Соединенные Штаты, вероятно, будут иметь больше рычагов влияния на политическое будущее Сирии, чем сегодня принято считать. Сондерс также сказал, что судьба остающихся в стране иностранных боевиков будет серьезной проблемой, поскольку едва ли какие-либо страны согласятся принять их в качестве репатриантов.

Майкл Кофман представил свой обзор военной кампании в Сирии. С точки зрения России, считает он, «многолетний сирийский конфликт можно было бы разделить на три отдельные войны». Первая из них – это «реконкиста» режима Асада, вторая – «экзистенциальный конфликт между Турцией и курдами», и третья – «открытая война на истощение между Израилем и Ираном».

По мнению Кофмана, наиболее рискованным для России является как раз последняя из названных войн, потому что речь идет о потенциальной «полномасштабной войне на Ближнем Востоке, а русские пришли в Сирию совсем не для этого, и не готовы брать на себя всю гигантскую ответственность за смягчение риска». Эскалация ирано-израильского конфликта вынудила бы Россию нарушить обещания, данные одной из сторон или даже обеим сторонам, и поставила бы под угрозу ее уникальное положение единственного игрока, у которого имеются прочные отношения, как с Ираном, так и с Израилем.

Кофман уделил внимание влиянию сирийского конфликта на российскую военную тактику и боеспособность вооруженных сил. Он назвал Сирию «главным трансформационным конфликтом для нынешней России и ее военной машины». Он отметил, что конфликт «дает бесценный практический опыт и способствует инновациям в военной сфере, так что для российских вооруженных сил это поистине счастливая война». Сирия стала главным театром военных действий, где российские военные получают реальный боевой опыт. Примерно две трети тактических средств авиации были пропущены через Сирию посредством ротации. Высшее командование, штабные офицеры и даже рядовой состав вооруженных сил – все они получили ценные уроки современной войны и новые навыки, которые могут быть использованы в будущих конфликтах.

Майкл Кофман отметил, что «тактика определяется технологией и практическим опытом», а новые тактические приемы в российской армии были крайне ограниченными до того момента, когда Москва начала военное вмешательство в Сирии. Он сравнил работу тактической авиации в Сирии с российско-грузинским конфликтом 2008 года как «день и ночь», отметив колоссальные перемены к лучшему. Однако, предостерег эксперт, хотя Россия доказала всему миру, что способна применять военную силу вдали от собственных границ, как великая держава, ее усилия в Сирии в основном не сталкивались с серьезным сопротивлением.

Более того, российским вооруженным силам еще предстоит решить многие организационные и тактические проблемы. Так, российским военным необходимы менее массивные боеприпасы, более дальнобойные снаряды и более точная артиллерия. Кроме того, Москва должна преодолеть соперничество между различными видами вооруженных сил, чтобы сформировать единый боевой дух.

Как бы то ни было, все эти недостатки были выявлены опытом российской армии в Сирии, что доказывает лишний раз, что вооруженный конфликт стал для России хорошей школой. По словам Кофмана, «это одна из многих причин, почему российским военным на самом деле нравится в Сирии, и они хотят там остаться. Никаким иным способом они не могут узнать реальное соотношение эффективности своих технологий с технологиями Соединенных Штатов».

Один из вопросов, по которому Кофман придерживается несколько иного мнения, чем Сондерс – это способность Сирии привлечь внешнюю помощь для восстановления своей экономики. Он высказал предположение, что Сирия могла бы использовать угрозу увеличения потоков беженцев в качестве инструмента, чтобы получить средства для реконструкции инфраструктуры страны от Германии и Соединенных Штатов.

Первый руководитель американского Центра предупреждения конфликтов с российскими войсками в Сирии в 2017 году, полковник в отставке Роберт Гамильтон сказал, что импульс к процессу предупреждения наземных конфликтов (который не следует путать с предотвращением столкновений в воздухе, продолжающимся с 2015 года, когда Россия вступила в сирийскую войну по просьбе Асада) проистекает из «промаха», который произошел в июне 2017 года.

Тогда русские выдвинули Соединенным Штатам 48-часовой ультиматум, потребовав, чтобы американцы ушли из стратегически важного района Аль-Танф. Этот город, который находится вблизи границы с Иорданией и Ираком, является важнейшим узлом, соединяющим Иран через Ирак с его союзниками в Сирии. Гамильтон рассказал о разговоре по мобильному телефону между российским и американским генералами. В ходе этого разговора российский генерал ускорил сроки ультиматума, дав понять, что в противном случае удар будет неминуем.

Американский командир ответил: «Если вы угрожаете моим подразделениям, этот разговор окончен, потому что я должен сейчас повесить трубку, а затем связаться с моим подчиненным офицером и отдать приказ о подготовке к бою. Итак, вы предпочитаете говорить или воевать?» К счастью, российский ответ был «давайте продолжим этот разговор», и в результате две стороны нашли возможность разрядить ситуацию.

Еще одна сфера, в которой Россия почти не имела опыта до Сирии – координация действий с партнерами по коалиции. Российское командование получило исключительную возможность проверить себя, особенно с учетом весьма разрозненного круга партнеров, с которыми пришлось сотрудничать. Гамильтон отметил, что «Москва сейчас уже не том положении, когда она может говорить всем своим партнерам то, что они хотят услышать, и не исполнять обещаний».

Разные, а порой противоречивые цели российских партнеров в Сирии создают проблемы, которые не имеют легких и простых решений. Например, трудно вообразить, что Россия может поддержать стремление Ирана к формированию «шиитского полумесяца от Тегерана до Бейрута», не спровоцировав тем самым конфликта с Израилем, и возможно даже с Соединенными Штатами.

Гамильтон сформулировал проблему, которую он считает главным вызовом для России в Сирии. «Как добиться того, чтобы уничтожение военного противника на поле боя повлекло за собой достижение политических целей, ради которых вы, собственно, и вступили в эту войну?» Как и в случае с Соединенными Штатами, застрявшими в Ираке и Афганистане, между российской военной победой в Сирии и желаемыми политическими результатами нет прямой связи.

Оборонная политика Европы в бедственном положении

Под давлением Германии политика Франции в отношениях с Россией отошла от традиционно пророссийского курса. Франция отныне поддерживает политику санкций против Москвы, хотя это и не отвечает ее интересам. Такое мнение в начале года озвучила историк Элен Каррер д´Анкосс в своем выступлении перед комиссией по иностранным делам Национального собрания Франции. Элен Каррер д´Анкосс не кто-нибудь, а постоянный секретарь достопочтенной Французской академии, признанный специалист по истории России и Востока и одна из немногих предсказателей, предвидевших в 1980-е годы распад Советского Союза.

Свою речь она произнесла в бытность Зигмара Габриэля на посту министра иностранных дел, который, сохраняя верность линии своего предшественника Франка-Вальтера Штайнмайера, не желал обрывать связи с Россией и в частности поддержал проект по строительству газопровода «Северный поток – 2». Со вступлением Хайко Мааса в должность министра иностранных дел эта социал-демократическая традиция, уходящая своими корнями в восточную политику Вилли Брандта и Эгона Бара, оборвалась. Именно СДПГ стала той политической силой, которая после Второй мировой войны стремилась достичь взаимопонимания с Москвой, причем часто в жестком противостоянии с ХДС/ХСС, достаточно вспомнить лишь вотум недоверия против Вилли Брандта в 1972 году. Эта политика была продолжена и при правлении последующих социал-демократических канцлеров Хельмута Шмидта и Герхарда Шредера. Именно Шредер поддерживал тесные отношения с Владимиром Путиным, что до сих пор ставится ему в вину. Йошка Фишер, министр иностранных дел от партии зеленых в его правительстве, равно как и преемница Шредера Ангела Меркель, напротив придерживался более сильной ориентации на США. Но в период больших коалиций с 2005 по 2009 и с 2013 по 2018 год министры иностранных дел того времени Штайнмайер и Габриэль позаботились о том, чтобы не допустить полного разрыва с Москвой даже при том, что им не удалось предотвратить санкции, наложенные в связи с аннексией Крыма.

Маас выступает за «новую восточную политику», которая в отличие от существовавшего до сих пор понимания должна стать менее ориентированной на Россию и сосредоточенной на странах Центральной и Восточной Европы. По сути своей – неплохой подход.

И вот этому сдерживающему элементу в политике Германии по отношению к России угрожает гибель. Сразу же после своего вступления в должность Маас столь критически отозвался о политике Москвы, что внес смятение даже в ряды членов правления СДПГ. Теперь взамен этого он ратует за «новую восточную политику», которая в отличие от проявленного до настоящего момента понимания должна стать менее ориентированной на Россию и сосредоточенной на странах Центральной и Восточной Европы. По сути своей – неплохой подход, ведь именно эти страны в прошлом неоднократно ощущали себя раздавленными германско-французским тандемом и испытывали угрозу из-за близости Берлина к России. В частности, важным фактором в евроазиатской архитектонике безопасности является Польша, которая долгое время всерьез не принималась в расчет. В этом контексте предстоит снова оживить «Веймарский треугольник», то есть структуру, у колыбели которой в 1991 году стояли Германия, Франция и Польша и которая по состоянию на сегодняшний день спит непробудным сном. Явно антироссийская позиция нынешнего польского правительства этому не помеха. В следующем году в Польше состоятся выборы, и тогда не исключены изменения в раскладе сил. Однако важно понимание «новой восточной политики», не направленной против России. И здесь Маасу придется снова более тесно увязать свои усилия с традициями СДПГ на восточном векторе.

Тут в игру вступает Франция. Париж традиционно поддерживает добрые отношения как с Варшавой, так и с Москвой. Еще до развала Советского Союза Франсуа Миттеран, президент Франции того времени, ратовал за расширение системы европейской безопасности с включением в нее России в унисон с представлениями советского президента Горбачева о «совместном европейском доме». После распада Советского Союза социалист Миттеран еще в 1993 году высказался против расширения НАТО на восток, чтобы избежать угрозы европейскому мирному порядку. Тем не менее его преемники Ширак и Саркози последовали курсу, исповедуемому США, в результате чего в России возникли опасения оказаться в окружении врагов. С приходом к власти Владимира Путина Москва разработала ответную стратегию, которая достигла своей кульминационной точки в 2014 году в форме кризиса в Украине и аннексии Крыма. Правда, после своего избрания Эммануэль Макрон предпринял робкие попытки наладить конструктивный диалог с Путиным. Но ввиду того, что в принципе он оставался в фарватере стратегии Германии, а тем самым и США, раскритикованной Элен Каррер д´Анкосс, эти попытки не принесли результата.

С точки зрения Парижа наибольшая опасность грозит Европе не с Востока, а с Юга, где происходят распад стран, гражданские войны, террор исламистов и наблюдается массовый поток беженцев.

Как объяснить то, что Париж, который со времен генерала де Голля постоянно отстаивал идею усиления независимой позиции Европы по отношению к своему старшему американскому брату, проявляет столь большой конформизм в этом вопросе с Вашингтоном (via Берлин)? Ответ на этот вопрос заключается в геополитическом положении Германии и Франции: если после развала Восточного блока Германия оказалась в центре Европы, Франция отодвинулась на ее юго-западный фланг. Иными словами, Париж смотрит скорее в сторону Юга, а Берлин – Востока. Следовательно, с точки зрения Парижа наибольшая опасность угрожает Европе не с Востока, а с Юга, где происходят распад стран, гражданские войны, террор исламистов и наблюдается массовый поток беженцев.

Это объясняется и исторически сложившимися связями Франции со своими бывшими колониями в Северной и Тропической Африке, а также по-прежнему довольно высоким уровнем экономической заинтересованности. В последнее время к этому следует прибавить и темы миграции, терроризма, а также наркоторговли. Поэтому Париж в ответ на свою поддержку немецкой «восточной политики» требует более активных усилий со стороны Берлина прежде всего в Африке. Благодаря участию операции бундесвера в Мали федеральному канцлеру Ангеле Меркель удалось в определенной степени пойти навстречу этим пожеланиям. С момента всплеска миграции в 2015 году эта тема в плане безопасности стала приоритетной и для Берлина.

Все же остаются разногласия в интересах в связи с различным геополитическим положением обеих стран. Это усугубляется и различиями в политической культуре, которые особенно заметны в оборонной политике: «История Германии и культура принятия стратегических решений не позволяют прибегать к таким же формам военного вмешательства и военных активностей, как во Франции», говорится в одной из публикаций «Германского фонда Маршалла». Особенно отчетливо эти расхождения дают о себе знать на уровне совместной политики ЕС в сфере безопасности и постоянного структурированного сотрудничества (Pesco). В то время как по мнению «Германского фонда Маршалла» Париж в вопросе Pesco исповедует довольно амбициозный подход, предусматривающий привлечение немногих готовых к сотрудничеству субъектов, Берлин ратует за «инклюзивный» подход с максимальным количеством участников и ему удалось настоять на своем. С учетом 25 стран заметного прогресса вряд ли удастся достичь.

Таким образом, бедственное положение европейской политики в области обороны пока что сохранится. К этому следует добавить ослабление внутриполитических позиций Макрона и Меркель. Но так как очагов кризисов не становится меньше, политическим элитам в Берлине и Париже – а также Варшаве! – следовало бы обратить свой взор на целостный подход: Европе в целом угрожает опасность как с Юга, так и с Востока вне зависимости от геополитической привязки в каждом отдельном случае.

В Турции признали невозможной отмену сделки с Россией о покупке С-400

Покупка Турцией российских зенитно-ракетных комплексов С-400 — решенное дело, заявил глава МИД страны Мевлют Чавушглу, находясь в США. Об этом в среду, 21 ноября, сообщает Reuters.

По словам министра, сделка не может быть отменена.

Пентагон не раз выражал обеспокоенность по поводу договора о поставке С-400, который Анкара и Москва подписали в сентябре 2017 года. Командующий ВВС США в Европе и Африке генерал Тод Уолтерс отмечал, к примеру, что это риск для НАТО. 

Кроме того, американское военное ведомство обсуждало с конгрессом, что можно предложить Турции вместо российских ЗРК. Конгресс при этом заявлял о намерении приостановить поставки в страну истребителей-бомбардировщиков F-35 из-за сделки о С-400.

Контракт между Россией и Турцией предусматривает продажу Анкаре четырех дивизионов, укомплектованных этими системами. Стоимость соглашения составляет 2,5 миллиарда долларов, более половины суммы покроет российский кредит. Установка систем может начаться в октябре 2019 года.