Спасут ли человечество от климатической катастрофы постепенные меры, например, введение умеренных цен на углерод, или же изменение климата требует более революционных подходов? Автор статьи ставит перед собой задачу определить эту самую «умеренную цену» за тонну выбросов углекислого газа.

Сегодня во многих политических вопросах наблюдается соперничество между «реалистами» и «радикалами». Например, это можно сказать о проходящих сейчас в США праймериз Демократической партии. Однако уже давно это соперничество определяет ход дискуссий об изменении климата. Спасут ли нас от катастрофы постепенные меры, например, введение умеренных цен на углерод, или же изменение климата требует более революционных подходов?

Попытки ответа на этот вопрос обычно опираются в большей степени на интуицию и политические инстинкты, чем на строгий анализ. И в этих дискуссиях часто можно заметить поколенческий раскол: между молодыми идеалистами и опытными сторонниками умеренных решений. Буквально недавно министр финансов США Стивен Мнучин отмахнулся от критики со стороны Греты Тунберг, 17-летней шведской климатической активистки, предложив ей сначала поучиться экономике.

Будучи наукой поиска компромиссного баланса, экономика действительно способна помочь принятию решения в обстоятельствах, которые определяются наличием обязательных ограничений и глубокой неопределённости. Как минимум в теории, у экономистов есть инструменты для вычисления затрат и выгод, связанных с сокращением выбросов углекислого газа. Тем не менее, задача найти правильный метод проведения этих расчётов преследует экономистов уже несколько десятилетий.

В 2018 году Уильям Нордхаус из Йельского университета получил Нобелевскую премию по экономике за свои новаторские попытки вычислить оптимальную цену углерода. Логика его подхода (и вообще стандартной модели определения цены на углерод) кажется непогрешимой: рассчитать предполагаемый ущерб от изменения климата, а затем сравнить полученный результат с сегодняшними затратами на сокращение выбросов. Однако это легче сказать, чем сделать. Инерция климатической системы означает, что наибольший ущерб будет нанесён в отдалённом будущем (через десятилетия или даже столетия), в то время как основная часть затрат на сокращение выбросов возникает сегодня.

Кроме того, имеется естественная асимметрия в том, как рассчитываются выгоды и затраты. На обеих сторонах баланса имеется значительная неопределённость, поэтому решение задачи требует героических экстраполяций и откровенных гаданий. Но при расчёте выгод в итоговую цифру попадают лишь «известные известные», в то время как при расчёте затрат предвзятость проявляется наоборот: быстрый прогресс, достигнутый в технологиях чистой энергетики, в основном игнорируется, несмотря на вероятное снижение затрат.

Эта предвзятость не мешает экономистам уверенно предлагать свои результаты анализа затраты-выгоды. Нордхаус, как известно, проделал это с моделью, которая требует менее 20 основных уравнений. Он пришёл к выводу, что каждая тонна сегодняшних выбросов углекислого газа должна стоить около $40. Между тем, в большом докладе, опубликованном в 2006 году, Николас Стерн из Лондонской школы экономики рассчитал, что цена должна превышать $100 за тонну в сегодняшних долларах.

Значительный разрыв между этими двумя оценками объясняется двумя различными подходами к дисконтированию, то есть к тому, как общество оценивает (или должно оценивать) своё будущее. Нордхаус начинает с годовой ставки дисконтирования на уровне около 4,25%, которую с течением времени он немного снижает, а в «Докладе Стерна» ставка дисконтирования установлена на уровне 1,4%, то есть делается больший акцент на будущем ущербе относительно сегодняшних затрат на борьбу с изменением климата.

Оба анализа представляли собой результат колоссальной проделанной работы, учитывая их глобальный масштаб, далёкий временной горизонт и уровень имеющейся неопределённости. Однако ни один из подходов не учитывал вероятность наступления необратимых поворотных моментов планетарного масштаба, например, полное исчезновение ледникового щита Гренландии или обесцвечивание коралловых рифов. Как доказывал уже в то время покойный Мартин Вайцман из Гарвардского университета, «Доклад Стерна» был «правильным, но по неправильным причинам».

В работе Вайцмана акцент делался на маловероятных климатических рисках, которые потенциально могут полностью обесценить любые стандартные анализы затрат и выгод. Хотя он очень старался показать, что — уже по определению — экстремальные и подлинно катастрофические события являются маловероятными, он всё же считал, что именно потенциально колоссальные последствия подобных событий должны определять принимаемые нами решения. И именно поэтому всю свою карьеру Вайцман упорно отказывался проводить оценку оптимальной цены углерода. В книге 2015 года «Климатический шок», которую мы написали в соавторстве, мы лишь говорили о том, что, учитывая существующую неопределённость, цена углерода на уровне около $40, получавшаяся в то время по итогам стандартного анализа затрат и выгод, должна считаться её абсолютно нижней границей.

Так как же надо подходить к этой проблеме? В традиционных экономических моделях в основном игнорируется взаимодействие климатических рисков с состоянием экономики. Но что если инвестиции в сокращение выборов будут следовать той же логике, которую используют профессиональные управляющие финансовыми активами? Существуют веские причины, почему инвесторы вкладывают деньги в облигации, хотя их средняя доходность значительно ниже, чем у акций: у облигаций меньше риск. И поэтому, даже когда экономика в плохом состоянии, некоторые инвестиции всё равно приносят отдачу.

В книге «Климатический шок» одним из наших главных персонажей был Роберт Литтерман, бывший главный менеджер по рискам в банке Goldman Sachs. Он был шокирован, узнав, как в стандартном анализе затрат и выгод, связанных с изменением климата, учитываются риски и неопределённости. Литтерман и я, совместно с Кентом Дэниелом из Колумбийской бизнес-школы, занялись созданием простой климатически-экономической модели, в которой серьёзно учитываются знания и опыт, накопленные в финансовой отрасли.

В отличие от «Доклада Стерна», где уровень дисконтирования был выбран просто догматически, мы в своём подходе сделали ставку дисконтирования финальным результатом, а не исходным показателем. Считая атмосферный углерод «активом» (хотя и приносящим отрицательную отдачу), мы откалибровали цену на углерод, согласно методам, которые применяются в финансовой отрасли для оценки активов. В конечном итоге, как бы сильно мы не старались, мы не смогли получить цену на углерод ниже $100 за тонну.

Тем временем появляются результаты новых анализов, в которых цены на углерод варьируются от $200 до $400 или более за тонну. Между тем, даже если установить цену на углерод в размере $100 за тонну, это приведёт к росту цены на бензин примерно на $0,90 за галлон (3,8 литров). Такое повышение цены на заправке будет восприниматься скорее как революция, а не умеренная политическая мера.

Впрочем, вероятная общественная реакция не делает эту цифру «ошибочной» или даже какой-то особенно радикальной. Экономика может быть наукой компромиссов, но планетарная физика задаёт жёсткие бюджетные ограничения, которые даже — или особенно — экономисты не могут игнорировать. И в этом контексте реальный радикал — это тот, кто игнорирует физику и продолжается прятаться за совершенно неадекватные анализы затрат и выгод, в которых полностью игнорируются очевидные риски быстро нагревающейся планеты.