Пекин предоставляет развивающимся странам ресурсы, которые они давно искали у Запада. С какими рисками сопряжено это финасирование?

Согласно новым оценкам, на сегодняшний день Китай финансирует зарубежное развитие практически на том же уровне, что и Всемирный банк. В условиях, когда страны сегодня ведут борьбу с COVID-19, защищают уязвимые слои населения и добиваются «зеленого» и инклюзивного восстановления, это существенное увеличение объема глобального финансирования развития потенциально могло бы принести огромные выгоды мировой экономике.

Но, как и любой огромный приток капитала в развивающийся мир, финансовая помощь Китая также сопряжена с большими рисками – особенно в плане долгового кризиса, утраты биоразнообразия и изменения климата.

Новый интерактивный набор данных, полученный из Центра по глобальной политике в области развития Бостонского университета отслеживает выполнение обязательств по внешним суверенным займам двух глобальных политических банков Китая – Китайского банка развития и Экспортно-импортного банка Китая. В период с 2008 по 2019 год, Китайское глобальное финансирование развития составило $462 млрд, что всего на $5 млрд меньше суверенных обязательств Всемирного банка за тот же период.

Финансирование развития Китаем в значительной степени сосредоточено в инфраструктуре – секторе с сильным потенциалом для стимулирования экономического роста – а также в добывающих секторах. По оценкам Всемирного банка, к 2030 году зарубежные инвестиции Китая могут привести к увеличению глобального реального дохода до 2,9%, при этом в странах-получателях реальный прирост доходов достигнет 3,4%. В тоже время, исследователи, использующие аналогичные методы моделирования, в 2016 году подсчитали, что торговый договор о Транстихоокеанском партнерстве (ТТП), к 2030 году приведет к увеличению роста в его странах-членах всего на 1,1%, а в мире – на 0,4%.

Более того, предстоящее исследование в American Economic Journal показывает, что каждый проект, финансируемый Китаем, приводит к экономическому росту в 0,41–1,49 процентных пункта. Это же исследование не выявило убедительных доказательств того, что проекты Всемирного банка способствовали росту.

Но увеличение китайского финансирования развития вызвало опасения по поводу возможного долгового кризиса в странах-получателях. Несмотря на то, что это финансирование распространяется на весь мир, на сегодняшний день 60% его приходится всего на десять стран: Венесуэлу, Пакистан, Россию, Бразилию, Анголу, Эквадор, Аргентину, Индонезию, Иран и Туркменистан. В настоящее время, некоторые из них могут столкнуться с трудностями в связи с погашением своих обязательств.

Ранее в этом году, G20 учредила Инициативу по приостановке обслуживания долга (DSSI), в соответствии с которой до середины 2021 года приостановлены двусторонние выплаты официальных займов для 73 беднейших стран мира, которые ведут борьбу с пандемией и связанным с ней экономическим кризисом. Согласно базе данных DSSI Всемирного банка, обслуживание долга перед Китаем до 2021 года аналогично долгу перед Всемирным банком и всеми многосторонними кредиторами вместе взятыми.

Финансирование развития Китаем также создает риски для биоразнообразия и стабильности климата. Новый набор данных Бостонского университета локализует каждый проект, финансируемый Китаем по его долготе и широте, что позволяет пользователям точно определить их близость к уязвимым регионам с точки зрения биоразнообразия. Из 615 отображенных проектов, 124 находятся на национальных охраняемых территориях, а 261 – в критических местах обитания.

Более того, в недавно опубликованной статье, написанной в соавторстве с учеными из Принстонского университета, мы установили, что в период с 2006 по 2015 год, государственное кредитование двух политических банков Китая позволило профинансировать больше дополнительных мощностей по производству электроэнергии в мире (59 ГВт), чем десять крупнейших многосторонних банков развития вместе взятых (55 ГВт). Хотя это китайское кредитование помогло увеличить глобальные энергетические мощности, 64% этих электростанций относятся к углеродоемкому угольному сектору, которые за время своего срока службы выделят более 12 гигатонн углекислого газа.

Китай, его должники и международное сообщество должны максимизировать выгоды и минимизировать риски этого столь необходимого глобального финансирования развития. В течение 2021 года, у Китая будет три большие возможности возглавить эти усилия.

В рамках G20, Китай уже является крупнейшим участником DSSI, приостановив на данный момент обслуживание долга на сумму более $1,9 млрд На ноябрьском саммите, лидеры G20 приняли рамочную программу, которая выходит за рамки приостановления долга и могла бы обеспечить реальное облегчение долгового бремени для более бедных стран. Китай мог бы взять на себя инициативу и потребовать, чтобы страны, получающие льготы по облегчению бремени задолженности, использовали свое новообретенное финансовое пространство для содействия достижению целей «зеленого» развития.

В мае 2021 года Китай будет принимать у себя Конференцию сторон Конвенции о биологическом разнообразии и может взять на себя обязательство по согласованию финансирования развития за рубежом с новыми глобальными целями в области биоразнообразия. Это основная рекомендация, сделанная органом, спонсируемым Министерством экологии и окружающей среды Китая, и она будет опираться на внутренние усилия Китая по защите биоразнообразия.

Наконец, на саммите COP 26 Организации Объединенных Наций по изменению климата в Глазго, в ноябре, Китай может пообещать направить свое недавно объявленное обязательство стать углеродно-нейтральным к 2060 году на финансирование зарубежного развития. Китай уже является мировым лидером в области финансирования и распространения солнечной и ветровой энергии внутри страны; переориентировав финансирование развития, он мог бы быстро распространить эти технологии по всему миру.

Китай лидирует в предоставлении развивающимся странам дополнительных ресурсов, которые они давно искали у Запада. Если китайским кредиторам удастся согласовать это финансирование с усилиями по обеспечению финансовой и экологической устойчивости, у мира будет гораздо больше шансов для достижения экологически безопасного и всеобъемлющего восстановления после кризиса COVID-19.

(c) Project Syndicate

Project Syndicate (США): китайский гамбит Европы

Несмотря на сопротивление со стороны США, Европа и Китай заключили «самое амбициозное соглашение». Для Поднебесной это соглашение – важная дипломатическая победа, а для Европы – расширенный доступ к китайскому рынку. Но Европе следует быть осторожной с Китаем и оставаться верной себе и своим принципам, предупреждает автор.

В самом конце 2020 года Евросоюз и Китай, два экономических гиганта, объявили о завершении работы над «Всеобъемлющим соглашением об инвестициях» (сокращенно CAI). «Это будет самое амбициозное соглашение, которое Китай когда-либо заключал с третьими странами», — хвастливо говорилось в официальном сообщении Еврокомиссии.

Соглашение CAI обеспечивает европейским компаниям расширенный доступ к китайскому рынку; устраняет (или смягчает) требования китайских властей, касающиеся совместных предприятий и передачи технологий в некоторых отраслях; обещает равное обращение Китая с ними и с собственными госпредприятиями, а также повышенную прозрачность регулирования. Кроме того, китайское правительство взяло на себя ряд обязательств в сфере экологической устойчивости и трудовых прав, в частности, согласившись предпринять «непрерывные и настойчивые усилия» для ратификации «Конвенции о принудительном труде».

На бумаге это выглядит победой не только с точки зрения европейской экономики, но и с точки зрения прав человека. Однако соглашение CAI не было единодушно воспринято как нечто позитивное. Реакция США варьировалась от разочарования до откровенной враждебности. В глазах сторонников жесткой линии, в том числе чиновников уходящей администрации Трампа, решение Европы выглядит уступкой китайской экономической мощи, и оно дарит Китаю важную дипломатическую победу.

Однако встревожены оказались и многие умеренные политики, в том числе будущий советник избранного президента Джо Байдена по вопросам национальной безопасности. Будущая администрация Байдена предпочла бы создать единый фронт против Китая, первой заключив экономическую сделку с Европой.

У части политиков раздражение вызвало явно наивное отношение ЕС к обещаниям Китая в сфере прав человека. Ги Верхофстадт, бывший премьер-министр Бельгии, а сейчас депутат Европарламента, написал в Твиттере, что «любая китайская подпись под правами человека не стоит бумаги, на которой она поставлена».

Соглашение Европы и Китая подчеркивает фундаментальный вопрос, связанный с постпандемическим мировым порядком: как надо управлять стратегическими и экономическими отношениями между крупнейшими державами, у которых очень разные институциональные и политические системы? Например, могут ли демократические страны сохранять верность своим ценностям и одновременно заниматься торговлей и инвестициями с Китаем?

Для ответа на этот вопрос мы должны сначала осознать два факта. Во-первых, невозможно себе представить такой разрыв отношений между китайской экономикой и экономикой Запада, который бы не привел к экономической катастрофе. Во-вторых, западные страны мало что могут сделать — индивидуально или коллективно — для изменения китайской модели государственной экономики или репрессивного китайского режима, подавляющего права человека и трудящихся.

Торговые и инвестиционные соглашения не смогут превратить Китай в страну с рыночной экономикой в западном стиле или в демократическое государство. Наши наилучшие надежды связаны с поиском нового глобального режима, в котором признается многообразие экономических и политических систем, но при этом не сокращаются серьезным образом выгоды от международной торговли и инвестиций.

Ничто из вышесказанного не означает, что западным странам надо закрывать глаза на права человека или политические соображения, когда они взаимодействуют с Китаем в экономической сфере. Все это всего лишь означает, что США и Европа должны стремиться к более умеренным целям, которые легче достигнуть и в конечном итоге легче отстаивать.

Две такие цели являются особенно важными. Во-первых, торговые и инвестиционные правила должны гарантировать, что западные компании и потребители не становятся напрямую соучастниками нарушений прав человека в Китае. Во-вторых, эти правила должны защищать демократические страны от китайских методов действий, которые могут ослабить их внутренний, институциональный порядок в сфере труда, окружающей среды, технологий и национальной безопасности. Целью должно стать сохранение и защита собственных ценностей Запада, а не их экспорт.

Итак, важный вопрос по поводу соглашения CAI не в том, сможет ли Евросоюз изменить китайскую экономическую систему или улучшить положение с правами человека и охраной труда в Китае. Даже если обращение Китая с уйгурским меньшинством, которое в основном является мусульманским, улучшится, подавление диссидентов и свободы слова будет продолжаться. И даже если Китай ратифицирует «Конвенцию о принудительном труде» и начнет соблюдать ее положения (что сомнительно), китайское руководство не планирует признавать независимые профсоюзы. И поэтому важный вопрос заключается в следующем: отказался ли Евросоюз от своей свободы принимать решения, которые ограничат его соучастие в нарушениях прав человека и трудящихся и защитят европейскую национальную безопасность и трудовые стандарты.

Еврокомиссия утверждает, что CAI позволяет ЕС сохранить «пространство для политических решений», особенно в «чувствительных» отраслях, таких как энергетика, инфраструктура, сельское хозяйство и госуслуги. В остальных областях ЕС уже сейчас сравнительно открыт для китайских инвестиций. В связи с этим возникает вопрос, а что, по мнению китайских властей, получает благодаря этому соглашению Китай.

Ответ, наверное, будет таким: Китай покупает себе страховку от будущих ограничений в Европе. В соглашении описан арбитражный механизм, который позволяет сторонам подавать друг на друга жалобы на нарушения. Если вопрос не может быть решен в ходе консультаций, спор выносится на рассмотрение группы арбитров с особыми процедурами соблюдения его решений. Еврокомиссия считает, что этот механизм не позволит Китаю отказаться от взятых им на себя обязательств, но для китайского правительства он может послужить инструментом для оспаривания специфических барьеров для выхода на рынок китайских компаний.

Механизм урегулирования споров абсолютно необходим для любого работоспособного глобального порядка. Но что, если, к примеру, европейская страна захочет ввести запрет против китайской компании, которая работает в Синьцзяне или плохо обращается со своими работниками? Франция уже сейчас требует, чтобы крупные французские компании соблюдали международные права человека, а также экологические нормы, работая за рубежом.

Что произойдет, если европейские страны примут более жесткие меры, которые не позволят китайским компаниям с проблематичной трудовой или экологической репутацией, работать в ЕС? Сочтет ли арбитраж такое регулирование совместимым с соглашением CAI? И в какой степени арбитры будут готовы принимать во внимание соображения «национальной безопасности» в случае отказа в доступе к рынку?

Ответы на подобные вопрос не очень ясны. Многое будет зависеть от итогового текста CAI, а также от того, в какой степени арбитраж решит сделать рыночный доступ более приоритетным, чем «общественные цели» государств, которые сами их определяют.

Так или иначе, ни желание США создать единый фронт против Китая, ни реалии, в которых соглашение CAI никак не сможет создать более свободный и рыночно-ориентированный Китай, не являются убедительными аргументами против этого соглашения и других аналогичных торговых и инвестиционных договоров. Мы не должны судить о соглашении CAI, оценивая, в какой мере оно позволяет Европе экспортировать свою систему и ценности. Мы должны судить о нем, исходя из иного ориентира: позволяет ли оно Европе остаться верной себе и своим принципам.