Из всех крупных африканских зверей, которых доводилось ловить ветеринару Питу Моркелу – а среди них были и львы, и лесные слоны, и белые носороги, – с жирафами дело обстояло сложнее всего. «Другим животным мы стараемся вколоть ровно столько анестетика, сколько нужно, чтобы обездвижить их, но жирафу приходится вводить сверхдозу, способную свалить с ног», – рассказывает Пит. 59-летний мужчина с загорелым и обветренным лицом, одет более чем лаконично: зеленая кепка да красные клетчатые семейные трусы, которые он вот уже несколько дней носит вместо шортов. Я крадусь за Моркелом, наблюдая, как он следует за двухлетней самкой жирафа по бушу в 100 километрах к востоку от Ниамея, столицы Нигера.

Духовушка у Пита заряжена эторфином – опиатом в 6 тысяч раз сильнее морфия. После того как эторфин проникнет жирафу под кожу, у команды Моркела будет всего несколько минут на то, чтобы догнать самку, скрутить ее и ввести антидот – иначе она умрет. Если ее удастся успешно пленить и она переживет 800-километровый переезд, то станет одной из родоначальниц новой популяции редчайшего вида животных.

Жирафы, которых мы преследуем уже неделю, – потомки пяти десятков животных, пришедших в Нигер в конце 1980-х, когда засуха и война заставили их покинуть привычные места обитания в соседнем Мали. Они пересекли Сахель, прошли вдоль реки Нигер и, обогнув Ниамей, обосновались на сухом пыльном плато недалеко от города Коре.

76-летний пастух Амаду из народа фульбе вспоминает, как однажды вечером, выпасая скот, впервые увидел одного из жирафов-беженцев: «Мы решили, что нам явился сам дьявол – из-за шеи и этих рожек. Я слышал рассказы об опасных зверях, о львах, например, но никто никогда не говорил о жирафах. Мы были напуганы. Даже коровы перепугались».

Эти нежданные гости были последними уцелевшими представителями некогда огромной популяции «белых жирафов», чей ареал в начале прошлого века включал всю Западную Африку, от побережья Сенегала до Нигерии.

В 2016 году группа ученых сделала неожиданное и поразительное, хотя пока еще не полностью подтвержденное, открытие. Долго считалось, что все жирафы принадлежат к виду Giraffa camelopardalis, но генетический анализ показал, что их – четыре вида, которые отличаются друг от друга больше, чем бурый медведь от белого. Кроме того, вид «северный жираф» включает три подвида, один из которых – редкий западноафриканский (Giraffa camelopardalis peralta). К нему и принадлежали бледные пятнистые беженцы, сегодня встречающиеся только в Нигере, близ Коре. Если исходить из новой систематики, все подвиды и виды жирафов, кроме двух, следует признать уязвимыми, угрожаемыми или находящимися на грани вымирания. В целом же за последние 30 лет популяция африканских жирафов сократилась почти на 40 процентов, и, по приблизительным оценкам, их на всей планете осталось 110 тысяч.

Джулиан Феннесси, один из директоров Фонда охраны жирафов (ФОЖ) называет сложившуюся ситуацию «тихим вымиранием», ведь если перспектива исчезновения слонов или человекообразных обезьян волнует очень и очень многих, то в отношении жирафов люди глубоко заблуждаются, полагая, что тут беспокоиться не о чем. Возможно, подобное заблуждение объясняется обилием жирафов в зоопарках и – в облике плюшевых игрушек – в магазинах.

Впрочем, в некоторых районах Африки жирафы и вправду благоденствуют. В ЮАР и Намибии, где их разводят на частных фермах, даже притом что закон разрешает на них охотиться, популяция за последние десятилетия увеличилась почти вдвое. Однако в Восточной Африке два вида, сетчатый и масайский, оказались в бедственном положении. «На юге Кении их губят изгороди. Эта угроза посерьезнее, чем браконьерство. Жирафы не могут перескакивать через заборы, поэтому их популяции оказываются раздробленными», – делится Артур Мунеза, координатор ФОЖ в этом регионе. Рост населения и перевыпас скота вынуждают скотоводов и земледельцев осваивать земли, где живут жирафы. В результате популяция, к примеру, нубийского подвида, который встречается главным образом в Уганде, сократилась за последние 30 лет на 97 процентов и оказалась под угрозой вымирания.

В Нигере жирафов еще меньше, чем в Кении, и все же с 1996 года, когда их количество достигло критической отметки в 49 особей, популяция западноафриканских жирафов выросла до 600 животных. Это один из самых ярких примеров успеха природоохранной деятельности на континенте – и один из самых неожиданных. Ведь Нигер занимает безнадежное последнее (189-е) место в рейтинге стран по индексу человеческого развития, который составляется в ООН на основе данных о продолжительности жизни, школьном образовании и национальном доходе. Понятно, что охрана окружающей среды никогда не была в этой стране на первом месте. В 1996-м президент Ибрахим Баре Маинассара, пришедший к власти в результате государственного переворота, отправил в буш войска для поимки нескольких жирафов, которых хотел подарить президентам соседних Нигерии и Буркина-Фасо. Ни одно из пойманных животных не выжило – популяция западноафриканских жирафов сократилась чуть не на треть. Три года спустя еще два жирафа погибли, когда следующий президент попытался сделать подарок лидеру Того.

Эта печальная история помогла осознать, что западноафриканские жирафы – ценный природный ресурс, который тем дороже для страны, что других у нее практически нет. Следующий после осознания шаг – власти Нигера в 2011 году приняли первую в Африке государственную программу охраны жирафов. Браконьерство правительству удалось свести к нулю, и, в условиях отсутствия хищников, у популяции жирафов Коре появилась возможность развиваться. Но, поскольку и население росло более чем на 11 процентов в год, конфликт между скотоводами и животными был неизбежен. Стало ясно: чтобы популяция жирафов в Нигере пополнялась и оставалась здоровой, ее нужно разделить надвое, и одну группу поселить в другом месте.

Днем раньше я отправился в деревню Канаре, чтобы поговорить с вождем Хамаду Якубой. Сидя в тени азадирахты, чья густая крона защищала нас от полуденного солнца, Хамаду рассказывал: «Жирафов здесь воспринимают как домашних животных. Бог поместил их сюда, и мы живем тут вместе. Другим странам жирафов не досталось, а у нас есть».

Жители Канаре выиграли от развития туризма, хотя и очень незначительного, и местный фонд развития, созданный международными организациями охраны природы, тоже им помогает. Однако из-за того, что на востоке Нигера «правят» бандиты из «Боко Харам», а на севере и западе – из «Аль-Каиды», поток туристов превратился в ручеек: в прошлом году на жирафов приехали посмотреть всего 1700 человек, и в основном это были состоятельные жители столицы – Ниамея.

В 2000-е в Африке было зафиксировано несколько случаев успешного возвращения животных в места, где они когда-то обитали – например, сахарского орикса в Чаде. Следуя этой логике, в последние два года ФОЖ организовал три операции по переселению жирафов, из которых две – в угандийском национальном парке Мёрчисон-Фоллс, причем животных нужно было перевозить через Нил.

Оценка потенциальных мест обитания западноафриканских жирафов в Нигере показала: самым безопасным районом для второй популяции был бы Гадабеджи – незаселенный участок площадью в миллион гектаров в центре страны, выделенный для создания биосферного заповедника, где благоденствуют грифы и газели. 50 лет назад здесь жили и предки наших жирафов.

Нельзя сказать, что идею перемещения жирафов разделяют абсолютно все. «Если они находятся под угрозой там, где живут сейчас, почему же их становится все больше? Это просто нелогично, – недоумевает Изабель Сиофоло, помогающая реализовывать природоохранные программы в Коре, и продолжает: – Правильнее всего, насколько это возможно, не вмешиваться в происходящее и полагаться на естественный ход событий, а жирафы сами выберут, что для них лучше. Ведь в прошлом они смогли мигрировать на 290 километров».  

«Молодец, хорошая девочка. Просто лапочка», – бормочет Моркел себе под нос, все ближе подползая к ничего не подозревающей самке. Он на взгляд определяет, что жираф весит под 700 килограммов, устанавливает давление в своей пневматической винтовке на 12 атмосфер для выстрела на 30 метров и снимает предохранитель. Время – час дня, температура поднялась до 38 градусов. 

«Никогда не было такого, чтобы я мог просто подойти к жирафу. Обычно сидишь в машине и стреляешь по ним издали», – рассказывает Моркел. Но эти жирафы – странные создания, не в последнюю очередь потому, что живут на сельскохозяйственных угодьях: днем они постоянно сталкиваются с земледельцами и пастухами, а по ночам прошибают головами стенки амбаров, похожих на установленные на возвышении ульи, и поедают листья вигны, или коровьего гороха, которые крестьяне запасают на корм скоту, а также манго и тыквы. К счастью для всех, единственная пища, к которой жирафы неизвестно почему не испытывают никакого интереса, это просо – основная зерновая культура местных крестьян.

Моркел поднимает винтовку и нажимает на курок. Дротик с эторфином попадает точно в цель, но, чтобы средство подействовало, должно пройти еще несколько минут.

Обездвиживание диких жирафов с помощью анестетиков начали применять не так давно – в 1990-х, и, хотя за 30 лет эта практика была усовершенствована, она по-прежнему весьма рискованна.

Жираф может перестать дышать от смертельной дозы опиоида. Может, падая, раскроить череп, сломать длинный позвоночник или тонкие ноги. Может отрыгнуть недопереваренную пищу и вдохнуть ее в легкие. Может перегреться, лежа на раскаленной земле.

Пока анестетик не начал действовать, мы с Моркелом возвращаемся к пикапу, в который набились рейнджеры и исследователи. «С этими животными тяжело работать, – качает головой Моркел. – Им высоко падать, да и строение тела слишком необычное».

И в самом деле, кажется, что жираф словно растянут до предела. Все, разумеется, знают про шею. Но у жирафа, кроме того, самые длинные в животном мире ноги и самые большие среди наземных млекопитающих глаза, обрамленные самыми длинными ресницами. У него сильно вытянутый череп, а фиолетово-черный цепкий язык может высовываться изо рта на полметра и преспокойно очищать от листьев ветви акации, усаженные такими острыми колючками, что вы бы и пальцем к ним не притронулись. Даже сердце жирафа, качающее кровь на бóльшую высоту, чем у любого другого млекопитающего на суше, может достигать в длину более полуметра, а толщина стенок желудочков – более 7 сантиметров.

У жирафов самое высокое из всех зверей кровяное давление, и все же им как-то удается быстро опускать голову с пятиметровой высоты к самой земле и при этом не падать в обморок. Поскольку им непросто ложиться на землю и вставать (к тому же лежащий жираф практически беспомощен), они, похоже, спят не дольше пяти минут за раз (что очень трудно наблюдать в природе). Они неделями могут обходиться без воды, получая влагу исключительно из листьев. Только через пять лет наблюдений в пустынях Намибии Феннесси из ФОЖ (пожалуй, самый крупный в мире специалист по этим животным) впервые увидел, как один из них расставил пошире ноги и осторожно опустил голову, чтобы попить из лужи. При виде столь неуклюжей попытки добыть самое необходимое для жизни поневоле подумаешь, что главная загадка жирафа не в том, почему у него такая длинная шея, а скорее в том, почему она такая короткая по отношению к ногам.

На самом деле мы до сих пор не знаем, зачем жирафу такая шея. По словам Никоса Сулуниаса, эволюционного биолога из Нью-Йоркского технологического института, жирафы появились на Индийском субконтиненте и мигрировали из Азии в Африку около 8 миллионов лет назад. У их ближайшего ныне живущего родственника, окапи, обитающего в экваториальных джунглях Демократической Республики Конго, шея совершенно нормальная.

Жираф – прирожденный садово-парковый дизайнер: он объедает акации так, что они приобретают форму песочных часов с расширением наверху, там, куда не может дотянуться его язык, так что логично предположить, что длинной шеей он обзавелся для того, чтобы получить в свое распоряжение кормовую базу, недоступную для животных пониже ростом. Однако некоторые исследователи предполагают, что на самом деле длинная шея – это, как ни парадоксально звучит, инструмент полового отбора – самцам проще молотить друг друга крепкими головами (кости черепа у них очень толстые) во время поединков. А может быть, длинная шея нужна просто для того, чтобы жираф, в целом довольно беззащитное существо, мог издалека видеть приближающихся хищников.

Несомненно, с длиной шеей связана жутковатая молчаливость жирафов: они почти никогда не издают звуков и не общаются друг с другом с помощью каких бы то ни было сигналов, доступных человеческому уху. Их молчание представляется особенно странным, если учесть, что жирафы – социальные животные, образующие временные группы.

Другие социальные животные (например, слоны или шимпанзе), как правило, громко общаются между собой. Некоторые исследователи даже считают, что жирафы издают низкочастотные звуки, позволяющие им взаимодействовать на больших расстояниях (подобно слонам, которые способны производить даже инфразвук), но пока убедительных доказательств этому не найдено. 

Постояв две минуты неподвижно, самка, в которую Моркел всадил заряд эторфина, кажется, начинает ощущать, что с ней что-то не так. Внезапно она пускается в галоп прочь от нас – ее длинные ноги словно парят в замедленной съемке.

Наш пикап устремляется в погоню, маневрируя среди кустарника, чтобы не упустить беглянку. Наконец нам удается преградить ей путь. Автомобиль резко тормозит, четверо мужчин выпрыгивают из кузова и натягивают канат на пути скачущего жирафа. Самка врезается в канат, да так, что глава группы исследователей Абдул Разак Мусса Забериу взлетает в воздух, а она падает на землю, поднимая облако пыли. Моркел бросается на поверженного жирафа и вкалывает антидот в яремную вену чуть ниже головы, пока два рейнджера удерживают нижнюю часть ее шеи. У них в запасе есть лишь пара минут, пока самка не начнет приходить в себя, так что команда торопится набить ее уши мешковиной и завязать глаза.

Под пулеметную очередь ругательств, изрыгаемых Моркелом, ветеринары и рейнджеры берут образцы крови, вкалывают шприцы с витамином Е, антибиотиками и противовоспалительными лекарствами, измеряют температуру и отрезают кончик уха, чтобы потом провести анализ ДНК.

Едва они успевают обмотать туловище жирафихи веревкой, как та приходит в себя и начинает бешено лягаться, взметая в воздух клубы оранжевого песка. Моркел хлопает самку по крупу, и она, слепая и глухая, вскакивает; на веревке ее ведут в трейлер, на котором отвезут к большому – эвкалиптовые шесты да соломенная крыша – загону.

Через три недели, привыкнув к жизни в загоне, жирафы, которым предстоит вновь заселить Гадабеджи, готовы к переезду. Около 11 утра в воскресенье первых четырех животных заводят в белый транспортный контейнер со срезанной крышей. На полу, посыпанном мокрым песком, вдоль бортов установлены шесты, к которым подвешены листья, – чтобы было чем перекусить в дороге. Первым в путь отправляется разведочный автомобиль, поскольку необходимо следить, чтобы по дороге не встретились электрические провода, способные обезглавить драгоценный груз, а следом трогается и сам грузовик. Ему предстоит преодолеть 800 километров до Гадабеджи с черепашьей скоростью – 15 километров в час.

Дорога заняла 47 часов, причем останавливались мы только дважды под белыми акациями – чтобы жирафы могли полакомиться их листьями, и еще один раз на три часа, чтобы люди могли вздремнуть.

В Гадабеджи нас встречал мэр-туарег в ярко-красных одеждах и тюрбане. Ребятишки, вприпрыжку выбегая из домов нам навстречу, радостно махали руками.

«Это идеальная местность для жирафа», – улыбается Моркел. Вновь прибывшие, высящиеся над бортом транспортного контейнера, оглядывают непривычные для них просторы – и рощицы аппетитных акаций.

Жирафы прибыли «по месту жительства». Это всего лишь первый отряд основателей новой популяции. В следующем году сюда планируется перевезти еще несколько животных.