Видный ученый-китаист из Оксфорда констатирует стремительный рывок Поднебесной к доминированию в мире. Китай обладает уникальными возможностями, которые позволяют ему менять миропорядок под себя. И авторитаризм – один из залогов поразительных успехов страны. Только во всем нужна мера. Сумеет ли Китай соблюсти ее?

Хочет ли Китай изменить мировой порядок так, чтобы в нем полностью отражались его собственные интересы и его собственный имидж? Это на сегодня может быть самый важный вопрос в геополитике. Но ответы на него, как правило, скорее, раскрывают современные предубеждения, чем то, как будет выглядеть будущая китайская сверхдержава. Те, кто хочет изобразить Китай будущего злобным и экспансионистским государством, указывают на очевидность агрессии в сегодняшней сущности Пекина. Те, кто придерживается менее апокалиптических взглядов, выделяют более гибкие черты китайской политики или отмечают, что Китай столкнется с множеством проблем, которые не позволят ему изменить мир, даже если он этого захочет. Многие западные обозреватели видят растущую новую холодную войну, в которой Китай выступает в качестве версии Советского Союза XXI века.

Такие прогнозы слишком жестки и общи, чтобы с пользой описать комплексный характер подъема Китая — либо для того, чтобы уловить неопределенность в отношении его будущих целей, либо для признания основных элементов, которые сформировали его устремления. Китайская мощь сегодня — это разносторонняя, динамичная сила, образованная сплетением авторитаризма, потребительства, глобальных амбиций и высоких технологий. Назовите это моделью АПАТ: эти инициалы китайского могущества объединяются и переобъединяются, чтобы сформировать современную политическую ДНК Китая и его отношение к остальному миру. Коммунистическая партия Китая (КПК) хочет укрепить свою власть над китайским обществом, она хочет поощрять потребительство внутри страны и за рубежом, она хочет расширять свое влияние в мире, а также разрабатывать и экспортировать собственные передовые технологии Китая. Нынешнее положение Китая и его перспективы на будущее невозможно понять, не рассматривая все эти четыре цели вместе.

Сильное лидерство Председателя КНР Си Цзиньпина важно с точки зрения понимания сегодняшнего Китая и вероятной траектории его дальнейшего развития, равно как и ответ страны на пандемию COVID-19. Но четыре составляющие формулы АПАТ имеют значение, выходящее за рамки одного лидера или пандемии. Они формируют представление Пекина о его месте в измененном мировом порядке, в котором Китай будет играть ведущую роль в Азии и экспортировать свою модель зарубежных инвестиций, которая опирается на коммунистические идеи развития и безразлична к либеральным нормам (хотя и не всегда враждебна по отношению к ним). Чтобы узаконить такой свой подход, Китай часто обращается к истории, ссылаясь, например, на свое давнее прошлое или переосмысливая события Второй мировой войны. Все более авторитарное руководство Китая при Си Цзиньпине предлагает только одно возможное будущее для страны. Чтобы понять, в каком направлении может двигаться Китай, наблюдатели должны обратить внимание на основные элементы китайской власти и на те схемы, в которых эта власть выражается и воображается.

Звенья китайской власти

После глобального финансового кризиса 2008 года лидеры Китая открыто представляют свою авторитарную систему управления как самоцель, а не как ступеньку к либеральному государству. КПК настаивает на том, что это меритократия (принцип управления государства наиболее достойными его представителями — прим. ред.): выгода, которую китайское общество получает от эффективных лидеров партии, более чем компенсирует отсутствие участия населения в их выборе. По крайней мере в краткосрочной перспективе кризис covid-19 усилил авторитаризм внутри страны. В начале 2020 года Китай рекламировал свою победу над вирусом как достижение своей вертикально нисходящей принудительной системы управления. (Китайское руководство гораздо меньше было расположено к тому, чтобы признать, что его изначальные неудачные действия были вызваны неспособностью «партии-государства» правильно воспринимать нежелательную информацию). Вновь обретенный КПК более антагонистический и гораздо более уверенный подход к проблеме знаменует собой значительный отход от той нерешительной версии авторитаризма, которая существовала до Председателя Си, когда китайские лидеры даже рассматривали в качестве потенциальных моделей для страны  пусть и несовершенные и нелиберальные демократии типа Сингапура. Больше этого нет.

Теперь китайские лидеры не хотят просто укрепить свою власть внутри страны. Их амбиции глобальны. Это не ново: лидер националистов Чан Кайши и его коммунистический коллега Мао Цзэдун оба хотели (соответственно в 1940-х и 1960-х годах), чтобы Китай играл важную роль на международной арене. Однако Китай Си Цзиньпина объединил международные амбиции с экономической, военной и технологической мощью для достижения поистине глобального охвата. Теперь интересы Китая простираются от приобретения портовых сооружений в Афинах и военно-морской базы в Джибути до внедрения технологии 5G по всему миру. На 19-м съезде КПК в 2017 году Председатель Си заявил, что Китай, вне всяких сомнений, в обозримом будущем войдет в самый центр мировых дел.

Чтобы занять эту позицию, Китай стремился увеличить потребление материальных благ у себя дома. С 1978 года КПК работает над устранением одного из самых явных недостатков Советского Союза: неспособности удовлетворить потребности и желания внутренних потребителей. Революция в Китае за последние четыре десятилетия превратилась в потребительскую революцию, построив все более безналичное общество, в котором онлайн-торговля вдохновляет на такие события, как День холостяков Alibaba — крупнейшее потребительское событие электронной коммерции в мире, в ходе которого только в 2019 году было продано товаров на сумму 38 миллиардов долларов. Повышение уровня жизни китайского народа породило ожидания того, что КПК продолжит выполнять свои экономические обещания перед населением даже после того, как в начале 2020 года из-за пандемии covid-19 китайская экономика резко упала. Растущее благосостояние Китая принесло пользу и странам Запада и Азии, которые получили миллионы китайских покупателей предметов роскоши, туристических услуг и высшего образования.

Именно в области технологий Китай действительно пошел по новому для себя направлению в международном разделении труда. Сочетание экономического роста и огромных расходов на исследования за последние два десятилетия создало в Китае одну из самых инновационных территорий на Земле. Новые технологии, разработанные в Китае, укрепляют военную мощь страны и помогают производить все новые товары для потребителей, а также способствуют созданию государства, способного контролировать гигантские объемы информации. Впечатляющий технологический потенциал Китая составляет самую мощную и привлекательную часть того, что он может предложить миру.

Полноразмерное присутствие Китая при создании послевоенного мира

Различные элементы власти в Китае возникли не из единого целого, а из набора исторических схем, которые продолжают оказывать огромное влияние на все процессы принятия решений в Китае. Китайские лидеры опираются на прошлое, понимая возрастающую роль страны в мире. Теперь они задним числом претендуют на основополагающую роль Китая в формировании послевоенного международного мирового порядка, поддерживают традиционные китайские методы управления, стремятся к лидерству на мировом Юге и используют явно марксистско-ленинский язык и символы.

Китай оставался в стороне от мировых событий на протяжении большей части холодной войны после 1960 года. Он не принадлежал ни к западному, ни к советскому лагерям. Однако за последние два десятилетия Китай проявил себя не только как участник, но и как ключевой организатор нового международного порядка, возникшего после Второй мировой войны. На конференции по безопасности в Мюнхене в 2020 году министр иностранных дел Ван И напомнил слушателям, что Китай был первым государством, подписавшим Устав ООН в 1945 году, и этот факт неоднократно упоминался в последние годы китайскими лидерами. Но чтобы с такой выгодой для себя воспользоваться тем моментом — а ведь тогда представители партии Гоминдан доминировали над делегацией из Китая, которая способствовала созданию ООН, — КПК пришлось переосмыслить всю историю двадцатого века, которая лежит в основе ее права управлять Китаем. С 1980-х годов партия признала, что ее старые враги, националисты и их западные союзники, были решающими партнерами в победе в войне против Японии в период с 1937 по 1945 год. Ранее лидеры КПК приписывали только компартии заслугу в отражении японского вторжения на материковый Китай. Это признание позволило партии более широко переосмыслить китайскую историю, и принять как данность, что основание современного Китая лежит не только в плоскости коммунистической революции 1949 года, как первоначально считалось, но и во всей Второй мировой войне как таковой.

Этот ментальный сдвиг —это отнюдь не просто какая-то историческая деталь. Он отражает то, как Китай представляет себе  и как хочет, чтобы его воспринимали в мире. Сейчас Китай ставит себя на центральное центральное место в победе союзников и создании мирового порядка после 1945 года. Ценой жизни 14 миллионов китайцев он сыграл решающую роль в защите Азии и сковывании более полумиллиона японских солдат до прибытия американцев и британцев после Перл-Харбора.

Этот огромный, с точки зрения Китая, вклад лежит в основе настойчивых утверждений Пекина о том, что Китай «в полной мере присутствовал при создании послевоенного мира». Его растущая международная роль в двадцать первом веке зиждется на этой воображаемой им «центральной роли» в веке двадцатом. В настоящее время при Си Цзиньпине, Китай вносит второй по величине взнос в ООН и входит в десятку крупнейших поставщиков персонала для операций ООН по поддержанию мира. Политика Дональда Трампа, воспринятая в мире как отступление США от обязательств и норм либерального международного порядка, еще больше укрепила позицию Китая, в результате чего которой он теперь воспринимается многими в международном сообществе в качестве наиболее достойного преемника наследия 1945 года. Воспоминания о Второй мировой войне по-прежнему занимают центральное место в общественной жизни Китая. Например, официальные лица КПК назвали пропагандируемую победу Китая над коронавирусом результатом «народной войны», повторяя язык, который Мао использовал во время войны против Японии.

Еще более древняя история подтверждает это понимание Китаем своей глобальной роли. В последние годы влиятельные китайские ученые, такие как Ян Сюэтонг и Бай Тондонг, выступали за понимание международного порядка, основанное на до-современных, конфуцианских взглядах. Западные наблюдатели часто интерпретируют поведение Китая в международных отношениях как «чистый реализм». Но использование риторики, основанной на традиционном мышлении, предполагает, что Китай, как и все государства, предпочел бы, чтобы его выбор воспринимался как моральный, а не просто реалистичный. Когда китайские лидеры используют такие термины, как ren (что означает «доброжелательность»), они обосновывают интересы и действия государства этическими, идеалистическими нормами. И эти обращения к китайским традициям станут более частыми по мере роста влияния Китая. Китайские лидеры будут излагать модернизированную форму конфуцианства, которая соответствует глобализированным ценностям, подчеркивая «мораль» и «общее будущее» и принижая более нелиберальные конфуцианские ценности, такие как «вера в социальную иерархию».

Это видение принципиально «морального» Китая поддерживает еще одну амбицию: желание Китая позиционировать себя в качестве лидера мирового Юга. Эта цель не оригинальна: во время «холодной войны» Китай пытался изобразить себя борцом за интересы того, что тогда называлось «третьим миром», в отличие от «злобно капиталистического» Запада и «склеротичного» Советского Союза. Китай считает себя не только новым хранителем мирового порядка после 1945 года, но и наследником «незападного антиимпериалистического пост-колониального» мира.

Сегодня Китай не стремится разжечь революцию на мировом Юге. Вместо этого он рассматривает более бедные страны как доказательную базу для обоснования политики, в которой центральное место принадлежит экономическому развитию, и принципу всемерного сохранения национального суверенитета. Взаимодействие Китая с Югом не обязательно ведет к поощрению в них откровенного авторитаризма. Такие страны, как Эфиопия и Мьянма, являются примерами того, как мнимые демократии (хотя и нелиберальные) могут извлечь выгоду из китайской модели развития. Но действия Китая за границей также лишены и всякого поощрения либерализации или демократических реформ. Сторонники Китая утверждают, что его модель содействия развитию является более гибкой, чем любая модель, закрепляющая либеральную демократию. Мега-проект "Один пояс, один путь" (BRI) — обширная, хотя и находящаяся на начальной стадии, международная программа инвестиций в мировую инфраструктуру, является основным инструментом, с помощью которого он стремится проецировать свое лидерство за границу.

По мере того как Китай тратит все более гигантские деньги за рубежом, внутри страны он все более твердо придерживается риторики марксизма-ленинизма. Китайские официальные лица пока что не используют этот язык в заявлениях, рассчитанных на международную аудиторию, в основном потому, что Китай изо всех сил пытается представить себя «нереволюционным» государством и не хочет вспоминать о призраках маоизма. Но дома партия сдабривает свое общение с народом такими терминами, как douzheng (борьба), что отражает гегелевское представление о том, что «борьба противоположностей должна предшествовать их окончательному единству». КПК также часто ссылается на maodun (противоречие) — представление о том, что напряженность внутри общества может привести к конструктивным результатам, идея, на которую также часто ссылался Мао и которую очень одобряет Председатель Си Цзиньпин, использовавший это понятие в своей речи на 19-м съезд партии, чтобы описать новое «противоречие между несбалансированным и неадекватным развитием и постоянно растущими потребностями людей в лучшей жизни». Эта формулировка обозначает, что, хотя многие аспекты традиционной марксистско-ленинской мысли, включая классовую борьбу, редко слышны в современной китайской риторике, эта идеология отнюдь не исключена полностью из политической жизни страны. В своей речи Си Цзиньпин намекнул на тот факт, что неравенство между классами все еще существует в Китае, и что партия рассматривает это неравенство как пятно на общей истории успеха страны.

Дилеммы авторитаризма

То, как китайские лидеры формулируют свое видение мощи и места Китая в мире, конечно, не является руководством к тому, как Китай воспринимают аутсайдеры. При Си Цзиньпине Пекин усложнил другим странам возможность игнорировать тот авторитаризм, который лежит в основе упоминавшейся модели АПАТ. В 2013 году, например, китайские лидеры особо подчеркивали те коммерческие и технологические блага, которое принесет странам-получателям проект «Один пояс — один путь». Некоторые западные обозреватели даже одобрительно называли проект «китайским планом Маршалла» (к огорчению многих китайских комментаторов, которые не хотели, чтобы «Один пояс — один путь» связывали с «великим американским воителем» холодной войны). Однако семь лет спустя авторитаризм Китая стал более очевидным благодаря как действиям Пекина, так и его риторике. Например, во время первой фазы пандемии covid-19 китайские официальные лица указывали на способность мобилизовывать ресурсы и собирать данные быстрее, чем это делают их коллеги в демократических странах, и объявили, что Китай первым создаст вакцину для всего мира.

Но какими бы ни были потенциальные выгоды от Китая, китайскому авторитаризму нелегко завоевать сердца и умы во всем мире. По мере развития проекта «Один пояс — один путь» будут также будут и углубляться опасения по поводу роста экономического и политического влияния Китая. В недемократических государствах-вассалах, таких как Камбоджа, Китай может встретить меньше сопротивления, но оно более вероятно в таких странах, как Кения и Замбия, где парламенты и СМИ могут обсуждать продвижение в них Китая и где отношение общества к Китаю и его политической системе неоднозначно или даже откровенно враждебно.

Эта враждебность может стать еще более острой, если конфронтационные аспекты глобального могущества Китая станут более очевидными. По мере роста зарубежных интересов Китая Пекин не сможет продолжать пользоваться существующими зонтиками безопасности — как это было, например, в Афганистане в первое десятилетие этого столетия, когда НАТО фактически помогало Китаю защищать свои активы в стране. Растущий круг экономических и дипломатических интересов Китая требует все большего расширения глобального присутствия Китая в сфере безопасности. В частности, возрастающая активность Китая наблюдается в последнее время в Индийском океане, поскольку Китай стремится обеспечить свои растущие торговые интересы в географическом треугольнике, образованном важнейшими портами в Греции, Джибути и Пакистане. Реагируя на эту возможность, Австралия, Индия, Япония и Соединенные Штаты (в рамках военно-политического соглашения, известного, как QUAD) в ноябре прошлого года провели совместные военно-морские учения в Индийском океане.

Хотя многие страны довольны китайскими инвестициями, прибытие в них войск Народно-освободительной армии, вероятно, было бы менее желательным событием. Китайская дипломатия может быть очень искусной, но ее нынешний зачастую резкий и прямой тон достаточен для того, чтобы отпугнуть многих потенциальных партнеров. Китаю предстоит пройти чрезвычайно долгий путь, чтобы развить в себе потенциал «мягкой силы», необходимый для того, чтобы изобразить возможную экспансию НОАК как защиту общей безопасности, а не просто выполнение желаний Пекина.

Действия Китая в связи с кризисом covid-19 раздражают многие страны, которые раньше «обхаживали Пекин». В конце 2010-х годов Китай добился в богатых странах определенных успехов в придании своим потребительским товарам (таким, как чрезвычайно популярное приложение TikTok) «гламура высоких технологий», ранее ассоциировавшегося с Японией. Но после вспышки эпидемии covid-19 Китай принял крайне конфронтационный стиль дипломатии и в процессе этого против своей воли переключил внимание западной общественности на авторитарные возможности китайских технологий. Западные наблюдатели встревожены использованием высоких технологий для наблюдения и подавления уйгурского меньшинства в Синьцзяне и потенциальным применением этих же технологий для отслеживания и преследования участников ненасильственных протестов в Гонконге.

Возросшее внимание мирового сообщества к авторитаризму Китая осложнит усилия страны к продвижению своей модели за границу. Вспомните, например, борьбу Китая за то, чтобы убедить другие крупные страны взять на себя обязательства по внедрению технологии 5G, разработанной китайским телекоммуникационным гигантом Huawei. Некоторые страны мирового Севера — Австралия, Германия, Япония, Новая Зеландия и США — дали понять, что не будут использовать технологию 5G Huawei из-за опасений по поводу безопасности оборудования 5G и нежелания быть обвиненными в связях с авторитарным режимом Китая. Соединенное Королевство сначала согласилось разрешить Huawei ограниченный доступ к своему рынку 5G, но отменило это решение в июле 2020 года. Вскоре после столкновения между китайскими и индийскими войсками в приграничном районе Гималаев в июне правительство Индии также объявило том, что не будет использовать продукты Huawei в своей сети 5G.

Тем не менее, страны в большей части Африки, Южной Америки и Юго-Восточной Азии с самого начала были более склонны принять китайское пятое поколение мобильной связи. До сих пор в мире остается большая группа стран, которые все еще могут принять его, поскольку оно дешево и эффективно. Для таких стран экономические преимущества использования технологии 5G перевешивают любые проблемы безопасности. Такое широкое внедрение китайской 5G не приведет к глобальному доминированию Китая, но оставит заметный след в мире. Последствия «китайского блока 5G» могут быть весьма значительными, поскольку Пекин будет иметь возможность контролировать ключевые элементы экономического развития многих крупных государств, а также потенциально иметь доступ к огромным объемам данных.

Китайский мир

Однако достижение даже такой частичной гегемонии может оказаться весьма затруднительным в том случае, если китайские лидеры будут продолжать «трепать перья» своим коллегам в других странах. Первоначальная реакция Пекина на вспышку covid-19 была воспринята так, что авторитарные тенденции в стране перевесили желание Китая взаимодействовать со всем миром. Разные страны, в частности Австралия, предложили провести международное расследование происхождения вируса. Вместо того, чтобы приветствовать эту идею, как сделала бы другая заинтересованная держава, Китай немедленно запретил импорт ячменя из Австралии. Когда британское правительство намекнуло, что оно может отменить свое решение о допуске Huawei к сети 5G в Соединенном Королевстве, китайские дипломаты пригрозили «последствиями», послав четкий сигнал о том, что инвестиции из Китая являются не просто коммерческим, но и политическим делом. Острая реакция Китая после вспышки эпидемии позволила его критикам дополнительно выделить те негативные элементы, которые, как они полагают, свидетельствуют о недобросовестном поведении Китая, включая милитаризацию Южно-Китайского моря, предполагаемые кибератаки против западных стран, в том числе Соединенных Штатов, и манипулирование лазейками в правилах Всемирной торговой организации.

Но даже сейчас, когда многие на Западе пытаются определить в чем же все-таки состоит «неправильность» нынешнего поведения Китая, они избегают более трудного вопроса. А насколько вообще законны претензии Китая в его собственном регионе и во всем мире? Китай — большое могущественное государство со второй по величине мировой экономикой. Нельзя ожидать, что государство такого размера будет участвовать в мировом порядке исключительно на условиях своих соперников — не в последнюю очередь потому, что некоторые недавние успехи Китая во многом объясняются неудачами Запада. Критика Huawei вполне может быть оправдана, но китайская технология 5G привлекательна для многих стран, потому что очевидной западной альтернативы ей нет. Совершенно уместно критиковать Китай за расширение своего влияния в ООН способами, принижающими приоритет темы прав человека, но Китай не заставлял Соединенные Штаты сокращать финансирование ООН и тем самым ослаблять организацию.

В настоящий момент Китай причиняет себе вред, утверждая, что любая критика его внутренней политики недопустима. Соединенные Штаты оказались в похожей ситуации в 1950-е годы. Их ужасающий послужной список дискриминации чернокожего населения запятнал международный имидж Америки и стал легкой мишенью для ее соперников. Правительство Мао тогда пригласило в Пекин черных интеллектуалов и активистов, таких как У. Б. Дюбуа и лидера Черных пантер Хьюи Ньютона. Политики США решительно утверждали, что остальной мир не имеет права критиковать расовые вопросы в Америке. Эта позиция была непоследовательной, и внутреннее сопротивление в сочетании с внешним «клеймением Америки позором» кардинально изменило расовые законы в Соединенных Штатах.

Китай как восходящая мировая держава теперь также сталкивается с внешней критикой своей внутренней политики. Присоединение к глобальной экономике сделало его более уязвимым для критики авторитаризма у него дома. Но Китай может сделать и что-то более креативное, чем только жаловаться на презрение Запада: Китай может использовать свою недавнюю историю для переосмысления себя. После того, как Китай при Мао стал экономическим и политическим трупом в 1980-х годах, преемник Мао Дэн Сяопин адаптировал идею бывшего премьер-министра Чжоу Эньлая, названную «четырьмя модернизациями» (сельского хозяйства, промышленности, обороны, науки и технологий) для того, чтобы изменить Китай. Дэн разрешил фермерам продавать часть урожая на свободном рынке, дал ученым академические свободы, которые исчезли при Мао, и создал «особые экономические зоны» с государственным управлением и налоговыми льготами, предназначенными для привлечения иностранных инвестиций.

Как бы ни удалось Дэну возродить Китай после ухода Мао Цзэдуна, в ближайшее десятилетие стране придется заново перестроиться, чтобы с пользой учитывать, а не отвергать критику из-за границы. Несмотря на авторитарную репутацию страны, внутренние дискуссии сыграли важную роль в подъеме Китая. До недавнего времени у либеральных политических мыслителей и ученых было свое место в китайской системе власти, и они могли осуществлять конструктивную критику своих более консервативных коллег. Взаимодействие с некоторыми критиками за рубежом также помогало проверить собственные идеи и политику Китая. Прекращение таких дискуссий в последние годы, возможно, пока не остановило страну ее развитии, но это может произойти в будущем, когда жесткость политической мысли не позволит китайским политическим элитам производить необходимые переоценки своей политики. Предоставление большего пространства для несогласия не обязательно потребует полной демократизации Китая. Однако это будет означать обязательство власти позволить гражданскому обществу процветать (прекратить тревожный рост числа увольнений и задержаний адвокатов, активистов и ученых, отмечающийся в последние годы) и обеспечить подлинную транспарентность власти как внутри страны, так и за рубежом.

Китаю нужно будет добиться большего, чем превратить многочисленные группы меньшинств в фальшивые примеры соблюдения народных традиций. Вместо этого ему следует стремиться убедить эти группы, включая уйгуров Синьцзяна, в том, что участие в развитии китайского общества обеспечит им чувство собственного достоинства и самобытность. Если же говорить об инакомыслии в Гонконге — еще одной проверки способности КПК строить инклюзивное государство — то новый закон о безопасности, запрещающий так называемую «ненависть» к правительству, означает неспособность власти слышать и извлекать уроки из традиции управления, которая является подлинно китайской, но отличается от той, что существует в Пекине. КПК также не готова представить Тайваню какое-либо видение совместного будущего, которое остров мог бы счесть разумной отправной точкой для обсуждения. Китай не претендует на звание либеральной страны, но он все же претендует на то, чтобы быть меритократией, которая ценит откровенное обсуждение различных взглядов (shi shi qiu shi: «искать истину в фактах»). Нынешние действия партии не позволяют расположить к себе китайцев, живущих на границах страны, не говоря уже о том, чтобы сделать Китай образцом успешного развития для всего мира.

Сам себе противник

Самое большое препятствие, с которым столкнется Китай, — это не враждебность Соединенных Штатов или других противников. Нет, таким противником является собственный разворот Китая к авторитаризму. Приверженность Пекина этому элементу самоидентичности Китая значительно усложнит успешное переформатирование трех других ее элементов — потребительства, глобальных амбиций и технологий. Такая приверженность будет разжигать враждебность по отношению к Китаю за рубежом и создавать барьеры между ним и всем остальным миром.

Растущая агрессивность внешней политики Китая с начала 2020 года не сулит ничего хорошего. Трудно представить себе менее противоречивую версию китайского авторитаризма: ведь в первое десятилетие этого века Китай еще мог похвастаться развитой культурой журналистских расследований, растущим гражданским обществом и очень живыми социальными сетями. Все вместе это являло собой довольно развитое гражданское общество, даже при отсутствии полной демократии. Возможно, у КПК нет шансов превратиться в либерально-демократическую партию, но это не означает, что она не сможет вернуться на прежнюю траекторию. Авторитаризм такого рода — образца до 2012 года — будет менее одиозен как для внутренней, так и для иностранной аудитории.

Пекин не стремится навязать другим государствам копию своей собственной системы. Он стремится поддерживать свой идеологический престиж у себя дома как успешное националистическое и социалистическое государство, но не требует, чтобы другие государства шли по его стопам. Китай не чувствует себя обязанным поддерживать либеральный международный порядок из-за какой-то принципиальной веры в либерализм. Вместо этого порядок, основанный на китайских предпочтениях, скорее всего, будет содержать следующие элементы: приверженность очень сильному национальному суверенитету; экономическое развитие, вполне возможно, с упором на возобновляемые источники энергии (тема, по которой китайская риторика в настоящее время опережает действия Китая); расширение и интегрирование в мир мега-проекта «Один пояс-один путь», который будет в значительной степени ориентирован на потребности экономики Китая; и создание глобального технологического ландшафта, в котором преобладали бы китайские нормы. Безусловно, это такая смесь является малопривлекательной для убежденных демократов, но она могла бы сформировать устойчивую альтернативу, по крайней мере, части существующего либерального порядка.

Растущая роль Китая в Азии может привести к усилению авторитарных тенденций в демократических странах региона. Под влиянием Китая недемократическая часть весов может перевесить в таких странах с хрупкими демократиями, как Мьянма и Таиланд. Филиппины уже стали более уязвимыми перед китайскими нормами, поскольку их политика стала более авторитарной. Южная Корея, гораздо более либеральная в своей политике, из-за своей близости к Китаю станет уязвимой для некоей формы «финляндизации» времен холодной войны, то есть подчинения демократии влиянию могущественного авторитарного соседа. Эти тенденции усилятся в случае ухода США из Восточной Азии.

Китай извлекает выгоду из того факта, что ни один другой мировой игрок не обладает такой уникальной комбинацией элементов упомянутой выше модели АПАТ. Индия, Япония, Россия и страны АСЕАН не могут заменить влияние Китая в Азии, не говоря уже о мире. Китай, безусловно, является крупнейшим игроком в регионе, что дает ему возможность доминировать. Но непрозрачность нынешней системы власти в Китае и его напористая, иногда конфронтационная позиция порождают региональное и глобальное недоверие. Соединенные Штаты воспринимаются вполне терпимо большинством стран Азии (кроме Китая и Северной Кореи), потому то их присутствие в таких странах, как Япония и Южная Корея, и получило признание со стороны демократий. В эпоху преимущественно демократических и крайне националистических государств Китай должен сделать свои международные амбиции приемлемыми для других, даже если они никогда не будут полностью приняты. Государства в Южной Америке, где доминировали Соединенные Штаты в 1950-х годах, или в Восточной Европе, где в тот же период верховодил Советский Союз, были бедными и недемократическими. Со временем Китаю будет намного труднее поддерживать общественное признание его растущего участия в богатых азиатских государствах с активным гражданским обществом, даже если он сможет использовать свою военную мощь для давления на своих соседей и попыток повлиять на их действия.

Политические структуры Китая в следующие несколько десятилетий значительно изменятся и выявят расхождение между открытыми и закрытыми элементами его общества. КПК поощряет молодых китайских профессионалов в области науки, бизнеса и права учиться за границей. Но в рядах самой партии зарубежный опыт имеет гораздо меньшую ценность и может даже навредить перспективам продвижения по службе. Немногие из следующего поколения политических лидеров Китая имеют значительный международный опыт, хотя, без сомнения, их советниками выступают люди, которые такой опыт имеют. Китай, вероятно, создает такую политическую элиту, которая «смотрит внутрь себя», наряду с профессиональной элитой, которая имеет глобальные связи и ориентирована вовне. Этот контраст представляет собой серьезную проблему, потому что он предполагает противоречие, если использовать марксистский термин, между двумя ключевыми целями, интернационализацией и сохранением власти партии.

Кроме того, не за горами в стране тектонические демографические изменения. Начиная с 2029 года, население Китая будет сокращаться примерно на пять миллионов человек в год, что сделает Китай гораздо более старым обществом, прежде чем он достигнет статуса с высоким уровнем дохода. Китаю придется платить за благополучие миллионов пожилых людей, не имея ресурсов стареющего богатого общества, такого как Япония. Неожиданный экономический шок, вызванный коронавирусом, усложнил для Китая расширение торговых связей с соседями по региону, хотя его контроль над пандемией, похоже, ведет к устойчивому экономическому восстановлению страны. Китайские официальные лица теперь говорят о «двойной циркуляции» экономики, которая имеет глобальный охват при сохранении защищенного внутреннего рынка. Но это балансирование неустойчиво в долгосрочной перспективе. Чтобы добиться большей эффективности своей внешней политики, Китай должен стать гораздо более чувствительным к потребностям и желаниям своих партнеров, проявляя тот такт, которого он в последние годы в отношениях них не проявлял.

Заявка на основе модели АПАТ по изменению международного порядка требует от Китая более целенаправленных внешнеполитических усилий в целом. Китайские официальные лица теперь в отношениях с партнерами часто сначала используют слащавые банальности, а затем с головокружительной скоростью меняют их на принуждение и конфронтацию. Китаю необходимо понять, что глобальное лидерство требует уступок, щедрости и готовности принять критику: этого трудно достичь в стране, где внутренняя политическая культура поощряет подавление, а не «праздники инакомыслия». Главное препятствие для возвышения Китая на международной арене — это не враждебность США или внутренние враги. Скорее, это авторитарная составляющая собственной идентичности КПК. Этот авторитаризм, а иногда и конфронтационный экспансионизм, бросают тень на другие компоненты китайской модели — акцент на потребительство и повышение уровня жизни, зачастую изобилующую ошибками, но искреннюю приверженность глобальному развитию и сокращению бедности, а также поистине удивительную способность Китая к технологическим инновациям.

Ключевые элементы идеологического «коктейля» Китая — марксизм-ленинизм, традиционное мышление, исторические аналогии и экономический успех — в значительной степени затмили всегда бывшую и так ограниченной способность западного либерализма влиять на то, как КПК видит мир. Но глобальное будущее Китая зависит от того, как он сможет успешно переформировать и переобъединить все элеме