Но для меня беда, случившаяся с синим морем, во многом личная. В 1976 году, окончив первый курс геофака в Ленинграде, я досрочно сдал сессию и отправился в экспедицию на Барсакельмес, легендарный остров-заповедник. Барсакельмес был своеобразной Меккой для всех, кто интересовался степными копытными глубинной Азии: главным его богатством считались стада куланов, джейранов и сайгаков. И тот полевой сезон стал одним из самых счастливых в моей "неусидчивой" биографии.

Вот почему желание ещё раз попасть туда, где было так хорошо, ясно и блаженно, не покидало меня все эти годы. Конечно, я понимал, что нет больше ни того моря, ни того острова. И знал: встреча с прошлым, связь с которым утрачена давным-давно, не приносит ничего, кроме разочарования. Но что было делать, если Барсакельмес назойливо являлся в сновидениях и жил в воображении? И манил к себе непреодолимо и настойчиво.

И вот некоторое время назад эта навязчивая мечта осуществилась. Мне удалось добраться до своего Острова.

Теперь для этого не нужно ни самолёта, ни парохода. Достаточно внедорожника. Путь на Барсакельмес пролегает по бывшему дну бывшего моря и занимает, если считать от Аральска, часов шесть резвого хода.

Дно. Первая неожиданность. Мне отчего-то чудилось, что оно осталось таким, каким его оставила ушедшая вода. Нет. Дно Арала – пустыня во всех её видах. Дымящиеся на ветру барханчики. Мёртвые, хрустящие под ногами солонцы. Наполненные свистом ветра саксаульники. Причудливые кудрявые грядки пустынных бугров. Сизая полынная степь. Сочные солянки. И т.д., и т.д. Морское прошлое выдают только мелкие гребешки ракушек, устилающих поверхность. Да светлые валики трухи, оставшиеся от иссохших водорослей.

Остров, некоторое время маячивший впереди своими крутыми чинками и плоской горой Чайка, встретил равнодушно и безразлично. Весь он был укрыт каким-то безжизненным забвением.

Несмотря на то, что заповедник всё ещё существует, здесь, в его естественном центре, больше нет стад – не видно характерного движения подпрыгивающих антилоп на горизонте, не слышно дробного движения копыт по такырам, отсутствуют сами следы этих копыт. Здесь больше не мельтешат многочисленные птицы, не слышно зловещего хохота чаек. Даже многочисленные некогда такырные круглоголовки и пружинистые щитомордники ни разу не удостоили меня своим присутствием. Более того, куда-то исчезли даже вездесущие мокрицы, за которыми я любил наблюдать по вечерам. Не видно и…

Нет, легче перечислить того, кто попался мне за время пребывания на Острове. Черепаха, заяц, жаворонок. Чайки всё же мелькнули пару раз. Какие-то пичуги пищали утром на развалинах центральной усадьбы. А ночью в свет фонарика то и дело попадались стремительные фаланги. Негусто…

Как же трагически непохожа эта пустынная и обречённая земля на тот не менее пустынный, но живой кусок суши, окружённый со всех сторон оживлённым морем.

Усадьба заповедника лишилась своей сердцевины – всех домиков, стоявших вокруг главной площади. Того самого места, переполненного и пересыщенного жизнью, характерной для летних вечеров, когда сюда, на Барсакельмес, наезжали десятки студентов и практикантов со всего Союза. Наше общежитие, столовая, домик, где жил легендарный Валентин Антонович Скоруцкий со своей тихой матерью, – всё это теперь руины.

У Антоныча с матушкой, правда, осталась на острове своя земля – два чахлых бугорка с покосившимися крестами на местном кладбище, печальном и неухоженном. Главную мечту своей жизни – увидеть Москву – Антоныч так и не осуществил. Хотя честно продолжал ежегодные попытки добраться до столицы – но, увы, дорога его, как обычно, заканчивалась в ресторане "Арал".

Говорят, что он, старожил заповедника, никому (и ничему) больше не нужный, умер от тоски, когда окончательно затухла та единственная жизнь, которую он знал и в которой имел своё место, своё значение и свои права. Антоныча похоронили рядом с матушкой, к которой он так трепетно относился, и кроме которой, по большому счёту, никому больше был ненадобен. Мы в прежние времена мало задумывались о том, что он собственно такое, этот неизменный герой "барсакских" историй и анекдотов, отчаянный забулдыга и лучший знаток заповедника.

И лишь недавно я узнал его историю и постиг его судьбу, навсегда связавшую его с Островом. Его отец, бывший когда-то замом по науке, бросил их с матерью на Барсакельмесе и укатил на Большую землю с новой женой – аспиранткой. Наверное, потому-то Антоныч так трепетно относился к своей вечной старушечке-матери…

…Странно, как обострилась память, стоило только попасть туда, где 40 лет назад зачиналось столько всего удивительного. Я вдруг вспомнил про том Миклухо-Маклая, откопанный в шкафу местной лаборатории и проглоченный за три дня. И стёжки-дорожки, давно поросшие быльём, уверенно выплывали из прошлого под ногами.

Сколько раз в своём воображении я проходил заветный путь от усадьбы до берега моря. И пытался представить, какова теперь эта дорога, по которой в иные дни доводилось дефилировать туда-обратно по нескольку раз. Мимо "аэродромного" такыра ("лучшей посадочной полосы в Аральском районе"), через полосу поросших саксаулом барханов и обширный пляж уже начавшего усыхать моря. Такыр, как ни странно, превратился в обширную поляну, поросшую чахлой полынью и сочной солянкой. А вот полоса барханов практически не изменилась. Отсюда, через просвет в кустах, всегда неожиданно возникало ослепительно синее море с яркими солнечными бликами…

Ни моря, ни пляжа больше нет – до самого горизонта тянутся по глинистому дну моря пустынные кустарники. А там, далеко, рвутся в белёсое небо всполохи зарождающейся пыльной бури.

Ещё один путь этого печального мемориального маршрута по бывшему острову – метеостанция на крайнем восточном мысе, второй населённый пункт Барсакельмеса старых времён. Теперь это – руины метеостанции. Удивительная глупость... Нет, настоящее научное преступление – прервать многолетние наблюдения за погодой в зоне такой глобальной природно-климатической катастрофы!

Последним обитателем Барсакельмеса оставался тракторист Михалыч и его жена Романовна. Они прожили тут большую часть своей жизни: он – перевозя в прицепе грузы от моря, цистерну с водой из колодца, саксаул для печки, а она – при нём. Обстоятельный и невидный мужик и дородная добрая женщина, тихо влюблённые в Остров и вполне довольные своей жизнью – такими они запомнились мне. Они и цеплялись за эту свою жизнь до конца. Даже тогда, когда от неё ничего уже и не осталось. Чтобы отодрать их от этого, уже окончательного клочка суши. окружённого пустыней, профессору Кузнецову пришлось приложить изрядные усилия. Михалыч, который никогда не играл какой-то важной роли в островной иерархии, оказался тем подлинным капитаном, который последним покинул потерпевшее крушение судно…

В интернете я случайно обнаружил фото этих последних островитян. Такими они были тогда, когда у них был смысл бытия…

Автор благодарен директору заповедника Зауреш Алимбетовой за возможность поклониться своему Острову.